Проверка списков — дело, по-видимому, довольно мирное. Но в Лукояновском, а порой в других уездах оно принимало вид настоящих военных экспедиций. В один прекрасный день к правлению голодающего села или деревни стремительно подкатывает несколько саней. Впереди и сзади скачут полицейские урядники и сотские, и весь отряд, едва зайдя в правление, отправляется по селу с обысками, чтобы застигнуть «виновных» врасплох. На селе тревога, бабы и мужики куда-то шмыгают, что-то прячут на задворках, усердные полицейские их настигают, земские начальники врываются в избы, открывают заслонки печей, «шарят по подклетям и в подпольях», взламывают даже половицы, вытаскивают на свет божий то каравай хлеба, то мерку муки или зерна и составляют протоколы, точно им удалось раскрыть следы ужасающего преступления… Часа через два или три, победоносные и торжествующие, они удаляются с трофеями в виде протоколов о найденных «запасах»… Там-то обнаружена мера овса, там-то в печи оказался большой горшок каши, в третьем месте — мягкий, только что выпеченный хлеб… Разумеется, о тех случаях, когда не найдено ничего, — протоколы умалчивают, и в ближайшем заседании уездной комиссии участники экспедиции радостно излагают ее результаты: голода нет… в участке П. Г. Бобоедова обнаружены скрытые запасы…

В конце концов г. Бобоедов сбежал, а списки г. Бобоедова остались, потому что находить, при помощи урядников, отдельные случаи неправильных выдач легко, а составить новые списки, да еще в чужом участке гораздо труднее. Притом же г. Костин, временно заменивший г. Бобоедова, человек доброжелательный и гуманный, — не имел вдобавок физической возможности заняться пересоставлением этих списков. Мы видели, что он мгновенно превратился в приемщика земского хлеба и едва справлялся с текущим делом.

Несомненно, тут не обошлось без частных ошибок, и тем более, чем списки были старее. Однако, несомненно также, что в общем этот неисправленный список был гораздо ближе к истинному положению дела, чем новые «исправленные» списки других участков. В нем были ошибки частные. В других — одна, коренная, общая ошибка, что гораздо хуже… И вот почему Василев-Майдан, например, — село, более других подорванное годами неурядицы, недавним пожаром и неурожаем, глубже Елфимова расстроенное экономически, — в меньшей степени испытало невзгоду острой нужды, так как в нем было больше хлеба…

В этом мне пришлось убедиться довольно скоро при помощи местного священника, о. Г. H. Гуляева, о котором я уже упоминал однажды.

К сожалению, не всегда можно рассчитывать на вполне независимое мнение священника о некоторых щекотливых, особенно имущественных вопросах по приходу. Положение сельского священника зависимое. Починить домишко, обработать помочью поле, выстроить школу, и, наконец, просто пойдет священник за сбором, — богач и горлан при всяком случае люди нужные. Вот почему в большинстве случаев на сходе священник стеснится сказать громко: такого-то не пишите, такому-то не нужно. Он сделает знак, кивнет головой или сообщит вам соответственное сведение относительно того или другого более назойливого, чем нуждающегося прихожанина разве у себя на дому (о случае, когда священнику побили окна за отзывы по этому предмету, я уже говорил ранее).

Тем приятнее видеть хоть изредка факты, когда личное достоинство и нравственный авторитет берут верх над унизительной зависимостью положения. В моей (главным образом, дальнейшей) практике мне доводилось встречать и такие случаи, и особенно ярко запомнились два: в одном — это был еще юноша священник, только что оставивший семинарскую скамью, в другом — седой старик, благочинный в Василевом-Майдане. О. Григорий живет уже много лет со своей паствой, и василевские «бунтовщики» — козлища для других — в его глазах являются добрыми прихожанами и добрыми людьми. Недавно, после пожара, уничтожившего все имущество священника без остатка, ему предложили выгодный приход в городе. О. Григорий отказался: жил с ними в хорошие годы, — не хочется кидать в дурные…

Все это я говорю вот к чему, такой труд, в чем бы он ни состоял, и такое отношение к себе народ и понимает, и ценит; годы такой совместной жизни действительно дают интеллигентному труженику огромную нравственную силу и авторитетность в деревне. Впоследствии, когда неравномерность выдач в разных участках была хоть до некоторой степени устранена, — мне пришлось вместе с священником о. Гуляевым участвовать в составлении списка на многолюдном сходе, состоявшем из этих прославленных бунтовщиков. И я видел, что этот крестьянский мир и этот интеллигентный труженик деревни, отдавший ей годы бескорыстной работы и завоевавший тем неоспоримое право нравственного влияния, что эти два фактора, взятые вместе, дают все, что нужно, чтобы любое дело было сделано правильно и по совести.

К сожалению, по многим причинам это явление в деревне не часто. У нас кричат теперь о перепроизводстве интеллигенции, а между тем — ее совсем почти нет в деревне. Учитель — в загоне и не виден. Врачей — два-три на уезд… Помещик и управляющий — часто люди интеллигентные, но они стоят в положении нанимателей, иногда даже — воюющей стороны. Священники — самый заметный у нас и влиятельный класс, роль которого — прямое удовлетворение духовных интересов народа. Однако и здесь явление, о котором я говорю, которое, казалось бы, в этом-то классе и желательно, и возможно в особенности, — встречается не часто… Я приведу впоследствии несколько красноречивых фактов, указывающих, как опасно было священнику исполнять в Лукояновском уезде свою роль заботливого пастыря, а пока скажу только, что когда о. Григорий призвал к себе пять-шесть стариков и предложил им несколько интересовавших меня вопросов, то ответы были даны вполне откровенные. Между прочим, я спросил, сколько семей в селе получают теперь ссуду напрасно. Священник вместе со стариками, считая «по порядкам», насчитали домов тринадцать — пятнадцать. Если даже допустить цифру двадцать, то вот вам эта ужасная ошибка в сторону кормления в огромном селе! Теперь, когда я делаю эти выписки из своего дневника, после того, как побывал почти во всех деревнях и селах большей половины уезда, — я могу в любом большом селе самого экономного из экономных земских начальников указать такое же и даже большее количество дворов, которым (как мы уже видели в селе Пичингушах) ссуда выдавалась неправильно, по пристрастным указаниям старост, никем фактически не проверенным. Разница лишь в том, что там эта ошибка подчеркивалась другой, противоположной: получали богачи, а настоящие бедняки голодали.

Из той же откровенной беседы в Василевом-Майдане я вывел и то заключение, о котором говорил выше. Когда я рассказал старикам, где я открыл столовые, то они единогласно заявили, что эти села богаче. Но когда я перебрал свой список и указал им, кого именно я записал там, сколько записанные получают казенной ссуды и кого приходилось исключать, то и сам священник, и крестьяне, хотя и со вздохом, согласились, что их село мне пока придется обойти. «Другим, поэтому, еще нужнее, а уж, кажется, у нас беднота».

Из этого, думаю, позволительно извлечь вывод: неурожай зависит не всегда от нас, но нужда не всегда пропорциональна неурожаю, и новоявленные «попечители народа» ухитрялись порой создать искусственный голод даже там, где его можно бы сравнительно легко избежать.

И еще: одна ошибка общего характера гораздо страшнее десятков частных ошибок.

ПО ПУТИ В ЛУКОЯНОВСКУЮ «КАМЧАТКУ». — ЕЩЕ О СПОКОЙСТВИИ УЕЗДА. — ОБУХОВСКИЙ ЗЕМСКИЙ ХУТОР. — О «ЗИЖДУЩЕЙ РАБОТЕ» И О «ТРУДНО-БОЛЬНЫХ»

Возможны два приема помощи населению в пределах частной благотворительности. Первый — когда интеллигентный человек, живущий или хоть поселившийся на продолжительное время в нуждающейся деревне, вступает в непосредственное, более или менее тесное общение с теми, кому он помогает. К материальной помощи он может прибавить в этом случае нравственную поддержку, может отдать людям, которых знает и которые его знают, все, на что способен, все, что находится в его распоряжении из нравственных и материальных ресурсов. Не раскидываясь широко, вы можете затонуть в самую глубь народной нужды, войти во все ее детали, не упустить ничего… Без сомнения, это наиболее симпатичная, полная и человечная форма благотворительности, устанавливающая известную взаимность между принимающим и дающим, наконец, приносящая наибольшее удовлетворение для обеих сторон.