Таково было «содействие», которое уездное попечительство оказывало по отношению к лицам, занимавшим в уезде видное положение (не мешает заметить, что г. Филатов — уездный член суда при лукояновском съезде тех же земских начальников). Читатель, вероятно, согласится, что я не имел никаких оснований рассчитывать на большее внимание к моей скромной особе, и вот почему я предпочел сразу же встать под защиту того параграфа утвержденной Особым комитетом инструкции, который гласил о «деятельности частных лиц», не подлежавшей стеснению.
Остановившись на этом решении и наметив первые два селения, в которых предстояло открытие столовых, — я написал о своих намерениях господину земскому начальнику второго участка. Затем я хотел воспользоваться заседанием уездного попечительства, когда господа земские начальники будут в сборе, чтобы сразу в собрании ознакомить их с дальнейшим планом моих действий, — разумеется, только «для сведения», но без всяких, с моей стороны, притязаний на какое бы то ни было «содействие» моим партикулярным предприятиям…
VIII
ГУБЕРНСКАЯ И УЕЗДНАЯ ПРОДОВОЛЬСТВЕННАЯ КОМИССИИ. — ЗАКОН И ПРАКТИКА. — ЗЕМСТВО И АДМИНИСТРАЦИЯ В ПРОДОВОЛЬСТВЕННОМ ДЕЛЕ
Однако прежде чем вести читателя далее среди запутанных неожиданностей уездной политики «голодного года», считаю необходимым сказать несколько слов об организации собственно продовольственного дела в нашем крае и о значении терминов: «губернская и уездная продовольственные комиссии», о том, как они возникли, из кого состояли, что из этого выходило и как могло случиться, что в одной части Лукояновского, например, уезда обязанности по продовольствию населения легли, наконец, на «почетного мирового судью города Москвы» и вольнослушателя Берлинского университета.
Прежде всего маленькая историческая справка.
В старину, во время крепостного права, у нас действовал устав о народном продовольствии, устанавливавший, между прочим, существование особых комиссий продовольствия, которые отразили на себе явные следы крепостной структуры тогдашней русской жизни. Состояли они, конечно, под председательством губернатора. Поместное дворянство, за которым стояла темная и безличная крепостная масса, имело своего представителя в лице губернского предводителя и, по особому приглашению, предводителей уездных. Интересы крестьян государственных представлялись управляющим палатой государственных имуществ (удельные в продовольственном деле стояли особо). Кроме того, в комиссии присутствовал губернский прокурор, а дворянство могло выбирать от себя еще непременных членов «с жалованьем по штату».
Великая реформа, уничтожившая рабство, с одной стороны, сглаживала перегородки между сословиями, с другой — совершенно уничтожала их в среде самих крестьян. Понятно, что с этим вместе исчезала всякая надобность в дореформенных смешанных комиссиях. И действительно, новый закон упразднил их во всех земских губерниях, а заведывание делом по обеспечению народного продовольствия и оказание пособий нуждающемуся населению отнесено к предметам ведения земских учреждений. Главный местный надзор за соблюдением предписанных законом правил для обеспечения народного продовольствия возложен на главных начальников губерний и областей. Наконец, общее попечение о народном продовольствии принадлежит к предметам ведомства министерства внутренних дел[32].
Таким образом, если бы законы имели должную силу в местной жизни, то программа борьбы с последствиями неурожая была бы ими дана вперед, в очень определенных и твердых очертаниях, и всякому органу местного управления оставалось бы только сразу и без колебаний стать на свое место и взяться за свое дело. Хозяйственная сторона дела, вместе с законною ответственностью за его ведение, ложилась несомненно на земство. Но, быть может, это не по силам наличному составу земских органов? Закон это предвидел, и потому земства имеют возможность расширять наличные силы своих управ нужным количеством новых членов. Оставалось это исполнить, разделить уезды на земские участки и приступить прямо к делу. На местную же администрацию возложена обязанность наблюдения и контроля: охрана интересов казны, выдающей ссуду на известных условиях, с одной стороны, и защита населения от возможных посягательств и злоупотреблений, с другой, — таково содержание того «местного надзора», о котором так ясно говорится в законе.
К сожалению, как это мне приходилось уже указывать, после побитых засухою нив и их обездоленного владельца-мужика, наиболее пострадавшим от неурожая является именно ни в чем неповинный закон. Одна из прискорбнейших фикций, гуляющих в наше переходное время по обширным пажитям провинциальной жизни, состоит в странном представлении, будто «сила власти» выражается не в строгом и точном осуществлении предписаний закона, а в том, чтобы всюду в местной жизни администрация пела непременно первую партию. Даже и тогда, когда это не требуется ни по нотам, ни по самому ходу исполняемой пьесы…
Я не могу забыть небольшого, но очень характерного эпизода, свидетелем которого мне пришлось быть в губернской продовольственной комиссии[33]. Васильский уездный предводитель дворянства, П. П. Зубов, предложил комиссии поддержать его ходатайство о том, чтобы известная и очень немалая сумма была отпущена министерством, помимо земства, в непосредственное распоряжение состоявшей под его председательством уездной продовольственной комиссии для осуществления некоего премудрого сепаратного продовольственного плана, изобретенного на скорую руку самим г. Зубовым. На скромное замечание председателя губернской земской управы, что такой порядок совершенно не соответствовал бы требованиям закона, оратор, беспечно играя своим пенсне, ответил:
— Мне тоже несколько известны статьи, на которые ссылается многоуважаемый Александр Васильевич. Но, господа, неужели мы собрались сюда для того, чтобы заниматься теоретическими соображениями?
Это превосходное изречение, отводящее закону скромное местечко среди теоретических соображений, которые обязаны беспрекословно сторониться перед великолепием личного творчества любого уездного «практика», — я тогда же занес в свою записную книжку, как сжатую, ясную и во всех отношениях неподражаемую характеристику в двух словах целого течения.
Закон — это просто теоретическое соображение!
Хуже того: закон — это бюрократическая мертвечина, это лишь канцелярская перепись, это номера «входящих и исходящих»!
Генерал Баранов был очень склонен к такому же взгляду и очень ярко выразил это в одном циркуляре к земским начальникам в начале продовольственной кампании. Заподозрив, по-видимому, этих почтенных деятелей в излишнем пристрастии к законности, он счел необходимым предупредить их, что«…земский начальник во всех экстренных случаях, где он видит необходимость поступиться буквой того или другого правила или постановления для достижения успеха дела, должен принять на себя это отступление, причем смело может рассчитывать найти во мне не только защитника, но и товарища по разделению ответственности». Дальше высказывалось предположение, что «трудно применяемые статьи тех или других кодексов» могут «довести простолюдина до голодной смерти, что не будет оправдано никакими ссылками на номера входящих и исходящих». Предполагалось, таким образом, что первая опасность злополучному «простолюдину» грозит именно со стороны «кодексов» (предоставляющих продовольственное дело земству). Сам генерал Баранов нимало с кодексами не стеснялся, обессилив земство; издавал собственные законы, отменил в своей губернии круговую поруку, создавал, для блага простолюдинов, предводительские диктатуры, приглашал к такому же образу действий господ земских начальников и имел случай убедиться на многих лукояновских примерах, что без кодексов «простолюдину» пришлось еще гораздо хуже… Характерно, что генерал Баранов под законностью разумел лишь канцелярщину и номера входящих и исходящих.
