Хотя я и предвидел встречу с немецким разведчиком, на этот раз она была для меня все же неожиданной. Дело в том, что на встречу со мной вышел новый человек. Правда, раньше я его видел, но только мельком, когда вместе с «пожилым» он сопровождал меня от гамбургского порта до универмага «Карштадт». Этот второй разведчик был значительно моложе своего коллеги. Он настиг меня у входа в маленький банк, куда я шел, чтобы обменять выданную нам на судне валюту на датские кроны. Он спросил, выполнил ли я их просьбу. Я сразу понял, что речь идет об анкете, достал ее и отдал. Меня удивило, что, получив мою анкету, «молодой» немец тут же достал откуда-то другой похожий лист и демонстративно сравнил его с заполненным мной бланком. Я заглянул в его бумагу и обратил внимание на запись своей фамилии. Там моя фамилия была написана на немецкий лад. Поблагодарив меня на чистом английском языке, «молодой» распрощался со мной. Я не стал заходить в банк и пошел к своим попутчикам. Неожиданно на другой стороне узкой улочки я увидел «пожилого» разведчика. Он стоял с отсутствующим видом и как будто бы не обратил на меня никакого внимания.

Других встреч с западногерманскими разведчиками ни в этот, ни на другой день перед уходом из Копенгагена у меня не было. Уверяю вас, никакой другой информации, кроме анкеты, я им не передавал.

На следующий допрос Павлов явился, готовый продолжить свои показания о плавании на «Профессоре Зубове». Точнее, о стоянках научно-исследовательского судна, о встречах с представителями западногерманских спецслужб. Павлов готов был начать рассказ о той, которая произошла у него в Рио-де-Жанейро.

Но следователь вернулся к его прежним показаниям о стоянке в Копенгагене, о встречах его с западными немцами в датской столице.

— Давайте уточним ваши вчерашние показания, Юрий Васильевич, — сказал Седов, начиная допрос, — вчера вы подробно рассказывали о встрече с «пожилым» немцем у цветочного лотка. Встреча, как вы говорили, продолжалась около двадцати минут. Скажите, неужели все это время было потрачено разведчиком только лишь для того, чтобы убедить вас в безопасности контактов с ним и передать анкету? Вспомните, о чем еще шел разговор?

— Но, по-моему, я передал его весь, полностью.

— Не было ли речи о следующем свидании? Просто встретились, поговорили и разошлись?

— Нет. Я забыл, он предупредил меня, что очередные встречи со мной состоятся в Рио-де-Жанейро и в Монтевидео…

— Откуда он знал, что вы будете там?

— «Пожилой» осведомился у меня о дальнейшем маршруте «Профессора Зубова», и я сообщил ему, когда и куда наше судно будет заходить на стоянки. Теперь припоминаю — немец спросил у меня тогда, не выполняет ли судно, как он выразился, «разведывательные функции». Я ответил, естественно, отрицательно и в подтверждение своих слов предложил ему передать программу рейса судна. По реакции «пожилого» я заметил, что этот документ большого интереса для него не представлял.

— Ну вот, видите, Юрий Васильевич, кое-что, оказывается, было еще. И другие вопросы были, и не только о программе плавания. О чем еще он спрашивал вас?

— По-моему, в ту встречу «пожилой» задал походя несколько вопросов, касающихся моей работы в Регистре, интересовался возможностью возвращения в это учреждение. Это были технические вопросы, они касались деталей. Так же вскользь он задал мне несколько вопросов, касающихся судостроения.

— Почему же вы, Юрий Васильевич, умолчали о них на последнем допросе?

— Видимо, потому, что не придал им значения. К тому же я заявил «пожилому», что над ответами надо подумать. Как я понял, немец согласился со мной и обещал составить письменный вопросник.

— Вы получили его при следующей встрече в Копенгагене?

— Нет, не получал. Как я уже говорил, при второй встрече у входа в банк я передал разведчику, «молодому» немцу, только заполненную мной анкету. Никакой обратной почты я в тот раз не получал. Могу лишь добавить: вопросы о флоте западногерманский разведчик задавал мне в свободной манере, не сверяясь с какими-либо шпаргалками, не путаясь в терминологии. Это свидетельствовало о том, что передо мной специалист по флоту, человек, владеющий материалом.

Следователя, казалось, удовлетворили объяснения Павлова, больше вопросов о встречах с разведчиками в Копенгагене на этот раз он не задавал.

— Хорошо, — сказал он, — продолжим наше путешествие дальше. Что у нас сегодня? Рио-де-Жанейро? Слушаю вас, Юрий Васильевич.

— Я хорошо помню, что наша стоянка в Рио-де-Жанейро имела место в последних числах ноября — начале декабря 1982 года. «Профессор Зубов» стоял на рейде, а уволенных в город доставляли на берег катерами. Перед тем как сойти на берег, я нашел в своей лаборатории пачку чистых белых конвертов размером со стандартный лист бумаги для машинописи.

Эти конверты отличались тем, что изнутри были синими, а на клапане имели надпись «Пермская ф-ка Гознака», Я хорошо запомнил эти конверты потому, что все свои последующие послания для спецслужб закладывал именно в такие конверты…

На этот раз я вложил в конверт подготовленные мной листы с программой рейса нашего судна, которую я обещал «пожилому» немцу на встрече в Копенгагёне. Конверт с программой я захватил с собой, отправляясь в увольнение на берег.

После прогулки по городу мы возвращались в порт, торопясь к отходу катера. Уже в самом начале Рио-Бранко — улицы, ведущей от морского порта, я увидел «молодого» немца, который в Копенгагене забрал мою анкету. Дальше события развивались следующим образом: вместе с попутчиками я стал пересекать Рио-Бранко, остановившись посередине, на «островке безопасности». Разведчик направился туда же за нами. Я встал позади группы, достал из кармана конверт и завел руку с конвертом за спину. Очень быстро я почувствовал, что конверт у меня из рук взяли, а мне вложили в руку что-то узкое и длинное, напоминающее карандаш. Я быстро убрал этот предмет в карман и продолжил путь со своей группой. Оглянувшись, я увидел, что «молодого» немца уже нет рядом…

В своей каюте, оставшись один, я рассмотрел предмет, полученный при встрече на перекрестке. Это был полый контейнер в виде трубки. Материал, из которого он был изготовлен, напоминал пластмассу, был достаточно прочным и упругим. Концы контейнера были незапаянными, и можно было заметить, что внутри него лежит скрученный лист бумаги. Для того чтобы достать его, мне пришлось обрезать контейнер с обеих сторон ножницами. В нем оказался не один, а целых два листка тонкой белой бумаги с текстом на английском языке. Текст документа был напечатан на машинке. Никаких сопроводительных писем в контейнере я не обнаружил, а на тех двух листках перечислялись разнообразные вопросы.

Этот документ произвел на меня сильное впечатление. Я был расстроен и даже растерян…

— Чем же он так взволновал вас?

— Это были первые вопросы, которые прямо говорили, что мои отношения со службами ФРГ приобретают самый серьезный оборот.

— Разве для вас это было неожиданно?

— Нет. Я, конечно, ожидал вопросов технического порядка. Я даже сам предлагал на встрече в Копенгагене задать мне их письменно. Я полагал, что меня будут спрашивать о таких вещах. Я учитывал, что в письме, отправленном в Олесунне, представил себя специалистом по применению атомной энергии на флоте, обладающим возможностями для сбора информации по такой тематике.

— Так что же вас удивило? Разве не за такими именно сведениями и обратились к вам представители западных спецслужб?

— Но я не думал, что так скоро ко мне поступят вопросы такого глубокого и обширного характера.

— А что же вы решили сделать тогда в Рио-де-Жанейро?

— Под влиянием таких сомнений я отказался поначалу от увольнения в город на следующий день.

— Чтобы избежать контактов с немцами?

— Прежде всего поэтому. Никаких подготовительных действий, поверьте, я к встрече с ними не предпринимал. Ответы на заданные мне вопросы не готовил.

— И встречи с ними в Рио-де-Жанейро не было?