На вооружении спецслужб США, да и других западных разведок сейчас самая современная шпионская техника. Делается все, чтобы заполучить любую информацию о нашей стране, об ее экономике, оборонной мощи. С нас не спускают оптических глаз спутники-шпионы в космосе, нас усердно слушают в эфире. Идет радиоперехват не только внутренних советских систем беспроволочной коммуникации, но и переговоров наших пилотов, моряков в разных концах света, фиксируется все, вплоть до радарных импульсов. Из этого колоссального по объему крошева специалисты высокой квалификации с помощью новейшей компьютерной техники пытаются получить представление о наших Вооруженных Силах. На допросе у Дзержинского английский разведчик, организатор крупного антисоветского заговора, сказал: «Вам просто повезло… Случай — ошибка связного…» — «Да, — ответил Феликс Эдмундович, — ошибка связного — случай. Но то, что простой солдат поднял оброненный им листок и доставил вашего человека в ЧК, не случайность!»

Так и в нашей истории, дело не в неудаче, ошибке отщепенца. Вряд ли его судьба могла сложиться по-другому. Преступника судил трибунал Ленинградского военного округа и приговорил к длительному сроку лишения свободы.

Старший следователь Линяшин выложил на стол пухлые тома уголовного дела, присланные по его запросу из городского суда. Сложил их один на другой — получилась гора. А когда бригада ленинградских следователей-чекистов начинала это расследование, в конце рабочего дня в сейф убиралась тощая, как ученическая тетрадь, папка.

Эта синяя папка полнела материалами гораздо медленнее, нем хотелось начальнику отдела полковнику Климову. Но он не терпел, если в нее подшивался ничего не значащий для следствия документ. В столе и сейфе Линяшина было полно разных бумаг по этому делу, однако, отправляясь на доклад к Климову, он неизменно захватывал лишь синюю папку. В ней было самое важное, самое оперативное.

И вот теперь, сравнивая ее с горой томов уголовного дела, около года как прошедшего в суде, Линяшин подумал, что следственная работа трудно измерима какими-то показателями. Томов могло быть и больше, но что бы они значили, не выйди следствие на главную фигуру преступной группы махровых спекулянтов и валютчиков, контрабандно переправлявших за границу антикварные вещи музейного значения. Эту главную фигуру тщательно оберегали от провала абсолютно все привлеченные по делу. Им было выгоднее даже взять на себя лишнее, даже оговорить друг друга, лишь бы отвести от него следствие. Они были скупщиками, опытными махинаторами, а он — поставщиком антикварных вещей, в том числе и таких редчайших, как камнерезные и ювелирные изделия знаменитой петербургской фирмы Карла Фаберже.

Спасая его от скамьи подсудимых, они думали прежде всего о себе. О том, что, выйдя на свободу, будет с чего начать барыжное дело, будет у кого потребовать: «Я тебя не выдал — гони откупные».

А он, напуганный прошедшим судом, затаился, как барсук в норе. Но Линяшин был уверен: Раковский не из тех, кто может «завязать», рано или поздно он выйдет на черную тропу.

Синяя папка с несколькими страничками документов возбужденного против Раковского уголовного дела перекочевала в сейф. Линяшин взглянул на часы — рабочий день давно закончился. Дома опять придется отделаться привычной шуткой: «Сегодня у нас была полуторасменка». Или — двухсменка. Смотря как поздно задержался. А жена, если ее терпение не лопнуло, грустно пошутит: «Тогда ешь полтора ужина. Или — два».

Он уже закрывал кабинет, когда зазвонил телефон. Вернулся к столу, на ходу прикидывая, кто бы это мог быть.

— Чего так поздно сидишь? — спросила трубка голосом полковника Климова.

— Сейчас ухожу, Василий Николаевич.

— Как настроение?

И по интонации, и по тому, что Климов заинтересовался вдруг настроением подчиненного, Линяшин понял: сейчас будет сказано что-то поважнее. Наверняка какое-нибудь срочное задание, но полковник не назовет его срочным, а предложит разобраться, «как освободишься от основного дела».

— Освободишься от основного дела, — сказал Климов, — ну, скажем, завтра, зайди ко мне. Тут заявление любопытное поступило, может, и пустячок, но, сам знаешь, пустячков в нашем деле не бывает…

— Обязательно зайду, Василий Николаевич, — с готовностью ответил Линяшин.

— А когда зайдешь? — невинно пророкотала трубка.

Прикрывая ладонью мембрану, Линяшин рассмеялся: Климов не любил приказывать, подбрасывал очередную работенку так, будто ты сам на нее напросился.

— Когда заглянешь? — прежним невинным голосом спросил полковник.

— Если разрешите, сейчас, — ответил Линяшин.

В кабинете Климова, как всегда, было свежо — форточка не закрывалась даже в морозы. На столе перед полковником белел единственный лист бумаги.

— Читай сам, написано разборчиво.

«В УКГБ Ленинградской области. От гражданина Труханова Я. М., — начал читать Линяшин., — Возможно, вас не заинтересует то, что меня волнует и заставило после долгих сомнений обратиться к вам. Возможно, и подозрения мои — плод старческого воображения.

Год назад я совершил обмен своей жилплощади с гражданином Сердобольским С. Я. Обмен был выгоден для меня: вместо неуютной однокомнатной квартиры на последнем этаже (правда, в ней еще есть крохотная нежилая комната, я ее использовал как кладовку) я получал тоже однокомнатную, но светлую, удобную. И этаж очень хороший для старого человека — второй.

Сердобольский Сергей Яковлевич произвел на меня какое-то двойственное впечатление. С одной стороны, человек он, несомненно, интеллигентный, старой питерской закваски, а с другой — очень странный. Я так и не понял причин, побудивших его пойти на обмен, в этом была какая-то тайна, Когда мы переехали, он убедительно просил меня никому не говорить о нашем обмене, а кто поинтересуется, заверить, что мы, старые люди, съехались жить вместе, чтобы помогать друг другу, и что он в настоящее время лечится на юге. «А еще лучше, — сказал он, как-то нехорошо посмеиваясь, — если убедите любознательных, что я уехал туда умирать».

Особо, как он выразился, конфиденциальной была просьба в отношении возможной корреспонденции на его имя. «Меня одолевает просьбами один зарубежный коллекционер-фанатик, — пояснил Сергей Яковлевич. — Я когда-то увлекался филателией, переписывался с ним, но потом забросил это дело. Устал я от его навязчивых предложений, не хочу вступать ни в какую переписку. Сделайте одолжение: любую корреспонденцию на мое имя кладите в конверт и отправляйте по вашему старому адресу».

Просьба была не очень деликатной, но мы с Сергеем Яковлевичем, повторяю, люди одного поколения, много пожившие, и не нам на старости лет отказывать друг другу в каких-то одолжениях. К тому же надо учесть, что в обмене жильем я явно выгадывал, но мои предложения материально возместить потерянный комфорт Сергей Яковлевич решительно отверг.

Вот так получилось, что я оказался чем-то вроде должника Сергея Яковлевича и уже хотя бы поэтому в точности исполнял все то, о чем он меня просил. Было несколько писем, кажется, три с зарубежным штемпелем — я их переправил Сергею Яковлевичу, а кто спрашивал о нем, я говорил, что мы теперь живем вместе, но сейчас его нет, уехал подлечиться куда-то на юг.

Четыре месяца назад, в троицу, я поехал на Серафимовское кладбище, где похоронены все мои родственники. Вернувшись, сразу обратил внимание, что дверь заперта не так, как это делаю я, а всего на один оборот ключа. Стал осматривать квартиру — никаких следов пребывания чужого человека, ничего не пропало. И все на своих местах. Помню, пил тогда валерьянку и грустно думал: пора и самому на Серафимовское, старческий склероз одолевает. А два дня спустя случайно обнаружил: с верха книжного шкафа исчезли три камнерезные статуэтки — подарки моего деда, сделанные им самим. Наверное, дед особым мастерством в камнерезном деле не блистал, был одним из тех, кто работал на первичной, грубой отделке камня, то есть ходил в подручных настоящих мастеров. Однако на досуге делал, как говорится, для дома, для семьи очень приличные изделия из яшмы, нефрита, мориона и других камней, используя для украшения и драгоценные металлы. Подаренные дедом статуэтки — слоник из нефрита, обезьяна и лягушка из яшмы — не имели украшений, но были сделаны изящно и, как мне говорил один знакомый музейный работник, весьма похоже на изделия знаменитых мастеров дореволюционной фирмы Фаберже.