Шествие двигалось вперед. Волна криков отхлынула вслед за королем по направлению к дворцу; однако мушкетера все еще сильно толкали.

— Черт возьми! — продолжал наш философ. — Все эти люди наступают мне на ноги и не ставят меня ни во что, потому что они англичане, а я француз. Если спросить у них: «Кто такой д’Артаньян?» — они ответят: «Не знаем!» Но если им сказать: «Вот король! Вот Монк!» — они сейчас же до полной хрипоты будут кричать во всю глотку: «Да здравствует король! Да здравствует Монк!» Однако, — продолжал он, лукаво и немного свысока поглядывая на спешащую толпу, — подумайте немножко, добрые люди, что совершил Карл Второй, что совершил Монк, и припомните кстати, что сделал незнакомец, именуемый д’Артаньяном. Правда, вы не знаете, что он сделал, вы не знаете его самого, что, может быть, мешает вам правильно судить. Но… какая важность! Это не мешает Карлу Второму быть великим королем, хотя он провел двенадцать лет в изгнании, а Монку — великим полководцем, хотя он съездил в Голландию в ящике. Ну, если уж признано, что один — великий король, а другой — великий полководец, то будем кричать: «Ура королю Карлу Второму! Ура генералу Монку!»

И его голос слился с тысячью голосов, на минуту заглушив все другие. Чтобы подчеркнуть свою преданность, он снял шляпу и размахивал ею. Кто-то схватил его за руку, как раз когда он с величайшим жаром проявлял свои верноподданнические чувства.

— Атос! — воскликнул д’Артаньян. — Вы здесь!

Друзья обнялись.

— Вы здесь, — продолжал мушкетер, — и не в королевской свите, любезный граф? Как! Вы — герой праздника — не едете возле его величества, восстановленного короля, по левую сторону, как Монк по правую? Признаюсь, я не понимаю ни вас, ни короля, который вам стольким обязан.

— Вы всегда шутите, любезный д’Артаньян, — отвечал Атос. — Неужели вы никогда не бросите этой дурной привычки?

— Почему же вы не в свите?

— Я не в свите потому, что не хочу этого.

— А почему вы не хотите?

— Потому что я не курьер, не посланник и не представитель короля французского, и мне не следует быть в свите иностранного короля.

— Черт возьми! Вы, однако, были при покойном короле, отце его…

— То было другое дело: он шел на смерть.

— Однако ваши услуги Карлу Второму…

— Я сделал только то, что должен был сделать. Вы знаете, я не люблю блеска. Пусть король Карл Второй оставит меня в покое и в тени, раз я ему не нужен; это всё, чего я прошу.

Д’Артаньян вздохнул.

— Что с вами? — спросил Атос. — Можно подумать, что счастливое возвращение короля в Лондон огорчает вас, друг мой? А ведь вы сделали для его величества по крайней мере столько же, сколько и я.

— Не правда ли? — спросил д’Артаньян со своим смехом гасконца. — Не правда ли, и я много сделал для его величества, хотя этого и не подозревают?

— Да, да! — отвечал Атос. — И король знает это, верьте мне, друг мой.

— Знает! — повторил мушкетер с горечью. — Черт возьми, я в этом не сомневался, но сейчас постарался забыть!

— Но он не забудет, уверяю вас!

— Вы говорите так только затем, чтобы утешить меня, Атос!

— В чем же?

— Черт возьми! А мои издержки? Я разорился, мой друг, совершенно разорился из-за восстановления этого принца, который сейчас проскакал на буланой лошадке.

— Король не знает, что вы разорились, друг мой, но он знает, что многим обязан вам.

— Что мне в этом, Атос, подумайте! Я вам отдаю полную справедливость: вы сделали все, что могли. Но ведь именно я привел к благополучному концу все ваши замыслы, хотя с первого взгляда кажется, что я мешал их успеху. Следите за ходом моих рассуждений: все ваши доводы и вся ваша кротость, наверное, не убедили бы генерала Монка; а я так жестоко обошелся с ним, что доставил вашему принцу случай щегольнуть благородством. Только из-за моего счастливого промаха он смог проявить великодушие; а за великодушие Монк заплатил Карлу, возвратив ему трон.

— Все это, друг мой, сущая правда, — отвечал Атос.

— И что же? Хотя это сущая правда, однако, любезный друг, я ворочусь домой, обласканный Монком, который называет меня беспрестанно «любезным капитаном», хотя я ему вовсе не любезен и не капитан, любимый королем, который уже забыл мое имя; я человек, проклинаемый солдатами, которых я соблазнил обещаниями крупной награды, осуждаемый славным Планше, у которого я взял часть его состояния.

— Как так? При чем тут Планше?

— А вот при чем. Монк воображает, что он призвал этого разодетого, улыбающегося, обожаемого короля; вы воображаете, что поддержали его; я думаю, что доставил ему победу; народу кажется, что он отвоевал его; сам он воображает, что достиг цели переговорами. Все это неправда: Карл Второй, король Англии, Шотландии и Ирландии, восстановлен французским лавочником по имени Планше, живущим на Ломбардской улице. Вот что значит величие! Суета сует! — как говорит Писание.

Атос невольно улыбнулся.

— Любезный д’Артаньян, — сказал он, дружески пожимая руку мушкетера, — неужели вы перестали быть философом? Неужели вас не утешает мысль, что вы спасли мне жизнь, подоспев так счастливо с Монком, когда эти окаянные приверженцы парламента хотели сжечь меня живьем?

— Вы отчасти сами заслужили такое наказание, дорогой граф.

— За что? За спасение миллиона, принадлежавшего его величеству королю Карлу?

— Какого миллиона?

— Да, ведь вы ничего не знаете о нем, друг мой! Но не сердитесь на меня; это была не моя тайна. Слово «Remember!», которое сказал Карл Первый на эшафоте…

— И которое значит помни!..

— Именно так. Слово это значило: «Помните, что в ньюкаслских погребах спрятан миллион и что это золото принадлежит моему сыну».

— А, теперь понимаю!.. Понимаю также — и это всего хуже, — что каждый раз, как Карл Второй вспоминает обо мне, он говорит самому себе: «Этот человек чуть не заставил меня потерять корону. К счастью, я был великодушен, благороден, полон присутствия духа». Вот что думает обо мне и о короле молодой дворянин в черном поношенном платье, который в Блуаском замке просил меня со шляпой в руке впустить его в кабинет короля французского.

— Д’Артаньян, д’Артаньян! — сказал Атос, кладя руку на плечо мушкетера. — Вы несправедливы.

— Я имею право на это.

— Нет, вы не знаете будущего.

Д’Артаньян пристально посмотрел на друга и расхохотался.

— Признаюсь, любезный Атос, — заметил он, — у вас попадаются великолепные выражения. Я слыхал такие только от вас и от кардинала Мазарини.

Атос сделал протестующий жест.

— Извините, друг мой, если я оскорбил вас, — продолжал д’Артаньян с улыбкой. — Будущее! Как хороши слова, которые много обещают! Как приятно жевать их, когда нечего есть! Черт возьми! Я слышал пропасть многообещающих слов. Когда же я услышу хоть одно слово, которое исполняет обещание! Но оставим это, — молвил д’Артаньян. — Что вы делаете здесь, любезный Атос? Вы казначей короля?

— Как! Казначей? Почему?

— А как же? У короля есть миллион, стало быть, ему нужен казначей. У французского короля ровно ничего нет; однако у него есть суперинтендант финансов, господин Фуке. Впрочем, надо признать, что зато у господина Фуке есть несколько миллиончиков.

— О, наш миллион давно уже истрачен, — сказал Атос и рассмеялся, в свою очередь.

— Понимаю: он пошел на бархат, атлас, брильянты, на перья всяких сортов и цветов. Все это семейство очень нуждалось в портных и белошвейках. Помните, Атос, сколько мы тратили на одежду во времена сражений под Ла-Рошелью, перед тем как вступить на конях в город? Две или три тысячи ливров. Но ведь на королевское платье нужно ткани больше, тут истратишь миллион… Скажите по крайней мере, Атос, если вы и не казначей, то все-таки вы имеете вес при дворе?

— Клянусь честью, сам не знаю, — отвечал Атос просто.

— Неужели не знаете?

— Нет, я после Дувра не видал короля.

— А, он забыл и вас! Черт возьми! Недурно!

— У его величества столько дел!