— Лев Сергеевич, Вы разве еще живой?

— Не вы первый с таким вопросом. Только что американский журналист брал интервью, и тоже... Давайте познакомимся, я давно читал Ваши статьи о светомузыке. И, оказывается, Вы совсем не пожилой.

С тех пор мы и подружились, хотя разница в возрасте между нами была и есть — полвека.

Читал я о нем до этого много, его имя присутствовало в любых публикациях об электронной музыке. Целую главу посвятил ему, например, мой московский коллега Глеб Анфилов в своей интереснейшей книге «Физика и музыка», которую удалось ему издать в 1962 году в «Детгизе»[3]. Во «взрослом» издательстве такую книгу в те времена опубликовать почему-то было труднее. «Несерьезная тема»? Но это же, в конечном итоге, хорошо, что в «Детгизе», значит — для детей, значит — для будущего. Кстати, удивительное все же время было — начало 60-х, когда, пусть и в «Детгизе», печатались подобные книги, когда такие книги — читали! Причем тиражи были огромные. И нарасхват! Я не успел переговорить, договорить тогда с Анфиловым, не успел узнать — откуда у него такие подробные сведения о Термене, не догадывался тогда, что они могли быть из первых рук. Позвонил как-то Анфилову домой — «его нет, умер...». Остается теперь из нашего нынешнего далека напомнить о сегодняшней нашей, пусть, и запоздалой, благодарности за его прекрасную книгу...

Да, публикаций о самом Термене, особенно о его «терменвоксе», в 60-е годы и позже было немало[4], но читателям и в голову не приходило, не могло и не должно было прийти, что речь идет о здравствующем человеке, — так умело и тонко скрывался в них сам факт сегодняшнего его «наличия присутствия». Почему-то... Впрочем, после стало ясно — почему скрывался. Мефистофелям удобно было — есть человек, и вроде бы его нет. Надо было так — им. Читателям предлагалась легенда, недоговоренная легенда, миф. Весьма забавным было и то, что в отечественных справочниках, энциклопедиях того времени «терменвокс» упоминался, удостаивался отдельных статей, сам Термен — нет. И даже в 1966 году, когда появилась собственная небольшая книжечка Л.С.Термена, — имя автора воспринималось мною, да и не только мною, наверно, как некий прощальный привет из далеких прошедших времен, как нечто отстраненное, из области классики и хрестоматий (меня, кстати, приятно «кольнуло» тогда, что Термен упоминал и о светомузыке как возможном поле деятельности изобретательного ума)[5]. Между тем, мифологизация достигла такого уровня, что «терменвокс» стал сюжетным стержнем фантастических произведений, причем принцип его действия анонимно, без ссылок на Термена, переносился и на создание светомузыки как последнего «писка моды» эпохи НТР. Я с удовольствием процитирую строки из странного рассказа «Сиреневая токката махаона» неизвестного мне писателя, — жаль, — что не сумел с ним познакомиться:

Впрочем, «технари», соревнующиеся в усовершенствовании «терменвоксов», вскоре реализовали эту идею живьем — появилось сообщение, что студенты Московского авиационного института создали световой «терменвокс» (разве было кому-либо тогда известно, что идею сочетать музыку и свет, да и запах тоже, реализовал еще в 20-ые годы сам Лев Сергеевич?!)[7]. Так или иначе, сочетание слов «Термен», «легенда», «фантастика» стало восприниматься таким естественным, что и позже, когда Термен «возродился», «легализовался в жизни», и его имя стало можно вновь упоминать в печати, «терменвокс» был органически вплетен в фантасмагорическую ткань нашумевшего в 1980 году сюрреалистического романа В.Орлова «Альтист Данилов»[8]...

После поразившей меня встречи с «живым мифом» в Московской консерватории я узнал, что мы уже имели возможность встретиться и раньше, — на конференциях, организованных в Ленинграде Комиссией по комплексному изучению художественного творчества[9], а затем уже не раз пересекались «очно» с Львом Сергеевичем на разного рода симпозиумах в Москве, Житомире, Таллинне, на соседних страницах разных сборников[10]. И я со все большим удивлением и преклонением перед Львом Сергеевичем убеждался при этом, что и наши интересы, оказывается, пересекаются во многих областях — не только в светомузыке, но и в так называемой «пространственной музыке», использующей движение звука по любым траекториям в заданном объеме зала, и т. д.

Побывал я у него в гостях. И на работе, в МГУ, и дома — в небольшой двухкомнатной квартире в жилом комплексе КГБ на Ленинском проспекте. Не раз он приезжал затем к нам в Казань, на наши конференции, всесоюзные школы молодых ученых и специалистов «Свет и музыка». Легко взлетал на пятый этаж со своим «терменвоксом», отказываясь от помощи. Изумлял нас тем, что наощупь, пальцами в розетку, мог определять напряжение в сети. А вечерами, в кулуарах, не для печати[11], рассказывал нам, его юным коллегам, удивительные, невероятные истории из своей жизни.

...Лев Сергеевич не раз показывал мне в Москве сохранившийся родовой герб Терменов со странным девизом: «Ни более и ни менее» (рис. 3), листал пожелтевшие листы альбома со своим генеалогическим древом, корни и ветки которого подробно прослеживались на многие века в прошлом, они уходили во Францию, Германию. Рассказывал с такими подробностями, — будто сам жил в те давние времена, да и о своем детстве такие ранние детали вспоминал, что порою не верилось: о том, как крестили в православном храме сразу после рождения, о том, как начал читать в три года, какие опыты проводил в гимназии. Сразу приходит в голову Сальвадор Дали, современник Термена, тоже великий, — тот, судя по его «дневникам гения», помнил даже о внутриутробном своем развитии. Но если у художника-сюрреалиста это был очередной повод для подтверждения «сверхреальности» его запредельного творчества, то Лев Сергеевич удивлял слушателей спокойно, без мистических всплескиваний усами, всегда стараясь подтверждать — фактами и документами — торжество любезного его слуху и духу материалистического мировоззрения.

Итак, прокручиваем пленку, насколько можно назад... В Италии и во Франции в начале второго тысячелетия от Рождества Христова начались гонения на сторонников так называемого альбигойского учения, которые в течение нескольких веков стремились создавать общество социальной справедливости (марксисты-коммунисты, оказывается, не были первыми, кто верил в эту светлую утопию). Точнее, сторонники этого диссидентского движения выступали против господствовавшей тогда римской церкви и, обвиняя ее в осквернении первоначального христианства, в развращенном отношении к земным благам и богатству, к власти, верили в возможность достижения общими усилиями тысячелетнего царства Божьего, в котором должно было наступить торжество духа и, соответственно, равенство чистых в своих намерениях людей (не зря же альбигойцы были тесно связаны с другой еретической сектой — «катарами», от греческого слова «катарос», т. е. «чистый»; само же слово «альбигойцы» происходит от названия южнофранцузского города Альби). Эту общую для гностико-манихейских ересей идею сегодня относят к проявлениям так называемого «хилиастического» социализма (от другого греческого слова «хилиазмос», означающего как раз «тысячу», тысячелетнее царство Божье). Социализм, как и другие формы ереси, не любили и в те времена, и после, и не зря один из немецких исследователей церкви еще в 1861 году писал: «Каждое еретическое учение, появлявшееся в средние века, носило в явной или скрытой форме революционный характер. Эти гностические секты — катары и альбигойцы, которые своей деятельностью вызвали суровое и неумолимое средневековое законодательство против ереси и с которыми велась кровавая борьба, — были социалистами и коммунистами. Они нападали на брак, семью, собственность. Если бы они победили, то результатом этого было бы всеобщее потрясение и возврат к варварству».