Так считал, вероятно, и папа римский, тысячу лет назад натравивший на них инквизицию и посылавший против еретиков крестоносцев, так считает и нынче наш современник академик Игорь Шафаревич, из яростно антисоветской работы которого «Социализм как явление мировой истории» я и привожу данную цитату[12]. Но сами альбигойцы думали иначе. Проповедуя аскетизм, проклиная собственность как тяжкий грех, они, — как толково объяснялось в «Словаре иностранных слов» советских времен, — «сурово обличали пороки католического духовенства, выступали против феодального гнета», чем и объясняется столь свирепое внимание к ним со стороны инквизиции и, заодно, Шафаревича. И, что примечательно, в рядах катаров и альбигойцев были не только смерды, но и, как мы привыкли говорить, представители передового дворянства того времени, — факт для нас немаловажный... Как бы то ни было, после более чем тридцатилетних «альбигойских войн» оплот «хилиастического социализма» пал, и крестовые походы завершились в XIV веке полной победой папы над диссидентствующей ересью.

И вот что выясняется из рассказов самого Л.С.Термена и его родственников. Вера альбигойцев в свои чистые идеи была столь неистова, что в целях сохранения этих идей в веках они «делегировали» за пределы жестокой осады четырех своих лучших, высокородных юношей. Среди этих посланцев в будущее был и альбигоец, давший начало фамилии Theremin (в русском написании стало затем — Термен). Судя по всему, не все из них спаслись. Какая-то из этих альбигойских линий прервалась во время Варфоломеевской ночи. Выжили, кажется, только Термены.

Да простит меня Бог, если он есть, признаюсь: я не смог в свое время одолеть Ветхий Завет, удрученный унылым перечислением далеких для меня имен: «Вот родословие сынов Ноевых: Сима, Хама и Иафета. После потопа родились у них дети. Сыны Иафета: Гомер, Магог, Мадай, Иаван, Фувал, Мешех и Фирас...» Поэтому же не смог запомнить и не берусь точно восстановить аналогичные рассказы о «родословии» Термена. Запутались, как оказалось, и журналисты[13], поэтому остановлюсь лишь на некоторых, достоверных ветвях терменовского родословного древа:

Пьер Шапаз, покинув Францию после антиальбигойского декрета, получил в Женеве благословение самого Кальвина;

Этьен Франсуа был женат на дочери придворного врача короля-«революционера» Генриха IV;

Термены были в родстве с Симонами, давшими миру социалиста-утописта Сен-Симона;

Уже в XVIII веке Франсуа Клод стал известным художником-эмальером. Его сын Жозеф брал Бастилию, а потом работал художником при строительстве Исаакиевского собора в Петербурге, и т. д.

Нынче признаком хорошего тона считается издеваться над белыми стихами Максима Горького: «Над седой равниной моря гордо реет буревестник!..» Слово «революция» стало ругательством, а лозунг «Свобода, Равенство, Братство» — понимают просто как масонский пароль. И чтоб исключить упреки в адрес альбигойцев и, в том числе, предков Льва Сергеевича, остается напомнить, что идея социальной справедливости и равенства в праве на жизнь неистребима, — пока существуют страдания и нищета одних на фоне повышения степени холености других. Понятно, конечно — без кнута нет пряников, т. е. экономического прогресса. Ясно, конечно, что полная одинаковость — это победа энтропии, смерть. Но человек — существо не только политико-экономическое, попробуй-ка убеди конкретного страждущего, конкретного сирого и убогого, что безработица и голод — это объективный стимул процветания общества... Так что идеи справедливости, пусть они экономически нерентабельны, трагически и безысходно сопровождали и будут сопровождать человечество всегда. И, до поры до времени, сторонники этих идей обречены быть битыми и ударяться после очередного поражения в бега.

Так или иначе, в результате этого очередного побега очередного Термена, — после Бастилии, после Великой Французской революции, в ожидании очередной Великой, — и проросла, произрастала и расцвела в России одна из веточек альбигойского генеалогического древа, а в результате — 28 августа 1896 года родился герой нашей повести. Среди российских предков Льва Сергеевича за 200 лет можно найти не только талантливых художников и музыкантов, но и ученых, врачей. Отец Льва Сергеевича был известным в столице юристом. Мать музицировала, играла на рояле. Так что гены были неплохими, да и по крови «коктейль» был многообещающим: французы, немцы по отцовской линии; поляки, русские — по материнской. И главное — добротное аристократическое воспитание в старинной дворянской семье. В итоге — в 5 лет маленький Лева читает энциклопедию. Занимаясь музыкой, он одновременно взахлеб и самозабвенно увлекается техникой, физикой, чем поражает впоследствии своих однокашников в гимназии.

Впрочем, очаровательнее выглядит все это в воспоминаниях самого Льва Сергеевича: «Музыкой я начал заниматься с 9 лет, а электричеством с 7. Еще в детстве, начав учиться игре на виолончели, я ощущал большой разрыв между самой музыкой и способом ее механического получения. Электричество я чувствовал как нечто более тонкое и мне всегда хотелось как-то соединить электричество с музыкой. С 13 лет я начал дома увлекаться высокими частотами, малоемкостными трансформаторами типа Тесла, спиралью Румкорфа, резонансными искровыми явлениями и гейслеровым свечением. Узнав о моих интересах, наш учитель физики позвал меня работать в лабораторию физики Санкт-Петербургской Первой Гимназии. Когда я перешел в 7-й класс (1912 г.), директор гимназии предложил мне сделать доклад с демонстрациями моих опытов для учеников и родителей. Над сидениями для слушателей, на высоте около 3 м, я привязал несколько проводов, на которые мог подавать высокочастотное напряжение 300 кВ от резонансного трансформатора Тесла и электролитического прерывателя со спиралью Румкорфа. Начав рассказывать об электрическом поле, я раздал слушателям несколько гейслеровых газоразрядных трубок. Когда слушатели вставали с места и поднимали трубки кверху, они светились. Я брал в руку небольшой металлический стержень и пускал в него высоковольтную искру. При изменении расстояния получались звуки разной высоты, что позволило подобрать мелодию „Эй, ухнем“. Как виолончелисту мне казалось, что я играю на искровой струне. Все это произвело большое впечатление на слушателей»[14]. Опыт этот запал ему в память (запомним и мы — здесь корни его будущего великого изобретения). А сама лекция гимназиста была удостоена отзывов в петербургской печати...

Потомок альбигойцев рос, жадно всматриваясь в жизнь, в природу, устремляя свой взор вверх и двигаясь вперед. У него своя самодельная обсерватория, в его астрономическом активе — открытие то ли астероида, то ли кометы. Учился в Петербургской консерватории, понятно, по классу виолончели, получил диплом «свободного художника». Одновременно — занятия в университете, параллельно по физической и астрономической специальности. Я уже запутался — сколько у него было этих «одновременно» и «параллельно»! Началась Первая мировая война. Кажется, не все ему удалось довести до конца. Пришлось перейти из университета в Военно-инженерное училище. Успел закончить до революции еще и офицерскую электротехническую школу. Судя по его рассказам, в условиях ненавистного всем царского самодержавия Термену удалось получить три полноценных диплома, которых ему, как оказалось, будет мало!..

С ними, с этими знаниями и умением, он — «свободный художник», инженер, астроном, военный — вошел в революцию, встретив ее, как положено молодому передовому интеллигенту, с воодушевлением. Возможно, сыграла свою роль и альбигойская родословная. Кто на коне, а он — на велосипеде, т. е., по тем временам, на гребне технического прогресса — один из бравых офицеров Электротехнического батальона, разъезжающих по революционному Питеру, расцвеченному алыми флагами и лозунгами (рис. 4).