Литмир - Электронная Библиотека
A
A

У Мурашина в светлых мягких кудрях, похожих на перышки, замаячила небольшая лысинка. Жена теперь чаще гладила его по голове и целовала в темечко. Немецкая компания, занимающаяся строительством промышленных объектов, взяла его на работу, впервые в жизни – по той самой инженерной специальности. Мурашину выдали каску и мобильный телефон. А чуть позже белую комфортабельную машину, с корпоративным логотипом на дверях. Теперь за грибами они ездили не только в тот свой лес, а могли наконец разведать прочие киевские окрестности. Багажник застилали клетчатым одеяльцем и ставили туда корзинки, кастрюлю с маринованным мясом, термос, небольшую потрепанную и очень удобную сумку с едой.

Зинка записалась в дорогой спортивный клуб на Печерске и с ревнивой ухмылкой смотрела светские новости по телевизору над беговой дорожкой – там иногда показывали ее бывшего любовника в компании русоволосых, совсем юных девчонок. Паскудно улыбался, обнимая их, в сумме своих лет составляющих один Зинкин возраст.

Какое-то время она пыталась найти себе лучшего: вот это была настоящая охота, со стратегией, с идеей – не как с дурным Ромчиком десять лет назад. «Я готова», – бормотала себе в ванне, по краям которой горели круглые свечи с ароматом вишневой ванили, и жадно визуализировала, высасывая из памяти, как широкоплечий брюнет с интеллигентным и в то же время хитро-коварным лицом, уверенный в себе и хорошо образованный, чье семя достойно, чтобы прорасти взлелеянным ростком, сидит у нее за спиной, с влажным лоском на всех своих загоревших мускулах, немного в пене, и свечные сполохи красиво оттеняют его властный арийский профиль. Отбор был суровый, второй класс не годился, и после этих свиданий, всех насквозь неудачных, Зинка шла отмокать в ванну со свечками, лелея свое тело – изумляясь иной раз тому, как долго, оказывается, может обходиться без мужской ласки. Иногда, правда, голубоглазый брюнет с бронзовым торсом и лихим чубом возникал в мыслях чересчур ярко, наклонялся к ней, почти к самому лицу, Зинка видела его – уже какого-то почти пирата, поставившего ногу на бортик ванной, превратившейся в лодочку, прибитую к берегу. И потом иногда Зинкины руки, словно направляемые его руками, делали свою нехитрую работу, и Зинка приходила в себя, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, и с досадой думала, что это уже «слишком», но ответить взаимностью кому-либо из кандидатов, тогда еще достаточно живо перемещающихся по орбите ее будней, – не могла. Просто не могла.

Зато у Зинки появилась Лапа. Она пришла на тоску в глазах – большая, в растянутой серой майке и вьетнамках, с крашенными в пергидрольно-желтый короткими волосами, отросшую челку она иногда прихватывала детскими пластмассовыми заколками. Они жарили вместе яичницу по утрам, с помидорами и беконом, и подливали друг другу молоко в зеленый чай без сахара, смотрели развлекательное ток-шоу по вечерам и сортировали белье для стирки. Иногда брали бутылку сухого вина и, расположившись на полу, среди пледов, обложившись диванными подушками, смотрели хорошие современные фильмы, тогда они только появились – с Сергеем Бодровым и Чулпан Хаматовой, например. Несмотря на то что спустя несколько лет их жизнь с Лапой можно было без натяжки назвать семейной – нехитрые законы супружеского поведения к ним так и не прилипли, и каждая была вольна общаться с самым широким кругом обоих полов, на самые различные темы. Иногда Лапа не приходила ночевать и потом, смеясь и толкаясь под одеялом, они с Зинкой обсуждали всяческие пикантные подробности, искренне радуясь друг другу. Но однажды, на таких же либерально-законных основаниях, в жизни Лапы появилась другая женщина – сыроедка и йог. С йогой у Зинки установились свои отношения, и она сперва купилась на эту общность интересов – тоже отказалась от обработанной термически пищи и стала ходить в зал на занятия. Она отказалась от Лапы, с неуклюжей трогательностью обхаживающей новую подругу, но обрела, как Зинке казалось – саму себя.

Денег, полученных от богатого любовника, становилось все меньше, основной доход приносила сдаваемая родительская квартира, где после косметического ремонта календарь с прыгающим негром перевесили в уборную – жила Зинка теперь у друзей-художников, которые на полгода уезжали в Индию и на полгода – в Крым. У них был кот, и Зинка выворачивала ему в глубокое блюдце чавкающую студенистую массу с насыщенным густым запахом и радовалась, что не испытывает никакой ностальгии по животным белкам. На время, а это было два года, Зинка жила в полном одиночестве и даже не мечтала о брюнете – как и многое другое из полного суеты мира, он оказался вдруг совершенно ненужным. Зинка много думала о еде – по сути, мысли о том, что можно съесть – огурцы, орехи, всевозможные коктейли из проращенных семян и салатных листьев, – занимали все ее время. Три раза в неделю Зинка ходила на йогу – в этот раз совершенно простую, непритязательную гимнастику с элементами дыхательной практики, в уютном зале с зеркалами и балетным станком, к женщине-инструктору с волевым лицом.

Дома, когда она не ела и не думала о еде, Зинка садилась в позу «лотоса» и, прикрыв глаза, дышала животом, чувствуя, как с каждым вздохом с нее, словно шелуха, осыпаются суетные мысли или даже зачатки этих суетных мыслей, фантазии и желания.

Пока однажды она не познакомилась в маршрутке с Иваном.

Он сидел напротив нее, спиной к движению. В нем было все то, что должно было быть в пирате-брюнете, только Иван был блондином. Он работал переводчиком, любил историю и немецкую культуру, не пил, не курил и пять раз в неделю занимался кикбоксингом. Он смотрел на нее тем самым взглядом, что Зинка уже отчаялась увидеть: уверенного в себе, но не наглого, готового к общению (и не обязательно в постели) здорового самца. «Будем называть вещи своими именами», – сказал он, когда после чашки зеленого чая в итальянском ресторанчике воцарилась пауза. Зинка, размотав шелковый шарфик, расстегнув кофту, откинулась на спинку стула – это была капитуляция после стольких месяцев сыроедения. «Я хочу тебя», – перебила она, сонно глядя снизу вверх. «Должен признаться, я чертовски возбудился», – сказал Иван. И не допив чай, они отправились на улицу, ловить такси, к Зинке домой.

Потом Иван говорил ей: «Ты должна понимать, что не можешь быть моей женщиной и что когда-то я исчезну из твоей жизни так же внезапно, как и появился в ней». Зинка мечтательно щурилась, запрокидывая голову в ванне. Ей казалось, что это ее последний шанс и что битва будет выиграна. Зинка ведь умела выигрывать.

Мурашин тем временем перешел работать в другую компанию, с офисом в одной из модных стеклянных высоток, с зарплатой, позволившей оформить кредит на квартиру в новом 24-этажном комплексе с видом на Лавру, с двумя санузлами и огромным шестистворчатым окном в гостиной, с полукруглой стеной. Как оказалось, его диссертация, посвященная сварочным работам в легких металлических конструкциях, нашла широкое одобрение в ряде европейских девелоперских офисов, и именно его компании удалось заполучить фантастически выгодный тендер на строительство в Киеве и Харькове. После переезда Мурашин пришел знакомиться с хозяевами своей старой квартиры, принес насторожившую их бутылку хорошего коньяка и просил сохранять и передавать всю корреспонденцию, приходящую на его имя на этот адрес, а также сообщать всем, кто может разыскивать его, новый телефон и электронную почту. Зинкины квартиранты не реагировали на оставленные записки и никогда не открывали дверь, и Мурашин был уверен, что сама она находится на другом полушарии, плещется в бассейне и носит с собой маленькую мохнатую собачку в ошейнике с бубенчиком.

Иван тем временем становился все более родным. Они стали гулять по Киеву – это был первый, после Мурашина, Зинкин друг, с которым можно было гулять. Они гуляли до первых сумерек, пили зеленый чай без сахара где-то на улице или в фастфуде, потом ехали к ней или к нему домой и там занимались любовью, готовили ужин, общались с его друзьями, и как-то незаметно и безоговорочно стали восприниматься парой, несмотря на разницу в возрасте. По выходным смотрели кино: простые голливудские фильмы, от которых становилось на душе просто и празднично, как в детстве. Единственное, что сильно смущало Зинку – это агрессия Ивана. Его мог вывести из себя просто косо брошенный взгляд (слава богу, не ее, но прецеденты случались и в магазине, и в общественном транспорте, когда приходилось уволакивать его буквально силой). Ему нужен был самый никчемный повод, чтобы ввязаться в драку. На его лице, если присмотреться, была масса шрамов, и нос, если прощупать, состоял из криво сросшихся пластин. Еще Иван отличался странной формой собственничества – при нем, и Зинка это быстро просекла и заткнулась, категорически нельзя было распространяться о своем прошлом. И это со временем ей тоже пришлось по вкусу – прошлое просто растворилось. Не было никакого прошлого – ни у него, ни у нее.

76
{"b":"202119","o":1}