Прижимая к губам салфетку, Русланочка вышла в вестибюль с аквариумами и орхидеями (тут они были розовыми, а в кабинете Инны – только белыми), молча кивнула Наталье Ли.

– Год, – сказала она в машине, – за год все будет готово. И следующим летом я поеду с ним на машине к морю.

– За год, дитя мое, ты еще тысячу раз успеешь влюбиться в кого-то другого!

– Нет. Это исключено.

На семейном совете все были против. Герман Александрович как раз готовил своим женщинам небольшой сюрприз – летнюю поездку в Исландию, к гейзерам, вулканам, ледникам, белым ночам, и ему казалось, что неожиданно разразившаяся идея младшей дочери по поводу операции – что-то из ряда давно прогнозируемого и оттого несерьезного. Конечно, она должна была когда-то прийти и с таким вариантом решения своей проблемы. Просто со временем, он это знал как никто другой, по мере собственного роста, состоятельности как личности, эта проблема перестанет быть проблемой. Важно найти себя и свой путь в жизни – внешность же дело десятое. Тема оперативного лечения в семье у них не поднималась вообще. «Конечно, она, как всякая девочка, захочет решить проблему путем косметической хирургии», – говорил Герман Александрович жене. И сошлись они на том, что, возможно, хирургическим путем можно было бы устранить проблемы старших девочек, но их, казалось, все устраивает и так, а крайне тяжелый случай младшей, где речь шла о замене почти всей кожной поверхности, совершенно не оправдывает смертельные риски оперативного вмешательства.

В Исландии Русланочке понравилось – скупая северная природа полностью отвечала состоянию ее души. И казалось, что это местное белое небо, расчищающееся от облаков ближе к вечеру, вагами весов, космическим биосферным коромыслом соединяется с тем другим жарким, цветным, домашним южным небом, проваливающимся в звенящую цикадами ночь, окунающимся в теплое, мягкое море, ласкаемое огнями дискотек и луна-парков. Холодная северная ясная тишина, голубоватый, молочный всеобволакивающий свет – здесь, в противовес густому вечнозеленому шелесту, какофонии прибрежной музыки и бархатному индиго в рыжеватом мареве над дремлющими в скалах городишками – там. Тут пахло соленым камнем и холодной водой. Там – вечнозелеными зарослями, шашлычным дымком.

Заходила с телефона в Интернет. Обменивалась сообщениями. Отправила эсэмэс: несколько фотографий гейзеров и моря.

«Исландия это прикольно. Ты все-таки очень необычная девушка!»

По дороге обратно, пока все регистрировались на посадку, Русланочка где-то потерялась и потом сидела в самолете в другом ряду – отвернувшись к окну, надвинув на лицо козырек блейзера, слушая музыку.

В Киеве было жарко, душно, выжжено все. До тошноты.

На следующий день после приезда Русланочка отправилась с родителями в Киев, на рутинный прием к натуропату. Была, как всегда, очередь, и, как всегда, Русланочка сказала, что выйдет посидеть во дворе, на свежем воздухе, хотя в приемной тогда было как раз хорошо и прохладно, а на улице жарило солнце и пахло гарью. Такси ждало ее за поворотом, у соседнего дома. И еще до того, как взволнованные родители начали названивать и слать сообщения, Русланочка успела заехать в банк, за своим депозитом с кодовым названием «вот исполнится тебе 18 лет…». Неловко прижимая к груди кулек, набитый деньгами, она вернулась в такси и назвала адрес клиники Инны Кривуцы.

Родителям написала: «Не волнуйтесь, у меня все хорошо, я в Киеве, в гостях, скоро вернусь», – но телефон не отключала, ведь мог, хотя на самом деле не мог, но ведь объективно, с точки зрения человеческой логики – мог же, мог позвонить или написать…

Инна что-то долго вносила в компьютер, словно давая Русланочке возможность поразмышлять и окончательно утвердиться в своем решении. Закончив печатать, с непроницаемым лицом стала разгребать перевязанные клеенной лентой пачки с купюрами, не спеша раскладывать их по номиналам. Потом снова печатала что-то, писала в кожаном еженедельнике, потом просто сгребла деньги обратно в кулек и поставила в сейф, и, наверное, в тот момент, один-единственный раз ее взгляд, пущенный через плечо, вполоборота, за алтарем из белых орхидей, один раз за все время их общения показался вполне зрелым, опытным, коварно-насмешливым взрослым женским взглядом, и детская яблочность щек, солнечная курносость, высвеченные с такого ракурса, выглядели искусственными, словно вытесанными из дерева и покрытыми бесцветным лаком.

К первой операции приступили с некоторой опаской. Не удалось достать копии Русланочкиной медицинской карточки, неизвестно было, что именно не так с ее сердцем, с ее сосудами, легкий порок которых, это Русланочка знала точно, был обнаружен еще внутриутробно, потому что мама любила повторять, как врачи в один голос убеждали ее прервать «хотя бы эту» беременность, и что дочка – вон какая выросла, загляденье! Результаты основных проверок не показали каких-либо отклонений, анестезиолог работал отличный, оперировала профессор – лучшая из лучших. Начали с лица, как с самого трудного. Кусочки здоровой кожи снимали с ягодиц и бедер – тончайшие полоски, следы от них заживают за десять дней – и диаметром существенно меньше раневой поверхности, очищенной от чешуек и шипов. Прижившись, новые клаптики быстро разрастутся, заполнив собой всю поверхность.

И после первой же операции Русланочка не проснулась.

Ее телефон разрядился от постоянных звонков, на которые никто не отвечал, и в итоге по больнице пришлось долго искать зарядное устройство подходящего типа, так как этот аппарат, в форме захлопывающейся ракушки, оказался устаревшим, такими моделями давно не пользовались. Наконец ожив, дисплей озарился лицом бледного юноши со странным выражением лица – то ли смертельной усталости, то ли брезгливой задумчивости.

«Луч света на твоих глазах, не жмурься это я, горсть снега у тебя в груди, не бойся, только подойди», – тут же заныло неубедительным юношеским баритоном.

Звонили родители.

– Она в реанимации, – ответил врач. – Небольшие осложнения, но все в порядке.

Свет резал ей глаза так, что получалось только щуриться, и на груди лежало что-то холодное, мокрое, тяжелое, как пакет со льдом.

– Это было состояние клинической смерти, – просто объяснила Инна Кривуца, сидя на краю ее кровати. – Может, остановимся на достигнутом?

– Я буду летом… – слова давались Русланочке с трудом, большой отечный язык нехотя шевелился, горло болело после интубации, – летом купальник…

Инна Кривуца понимающе кивнула.

Вторая клиническая смерть длилась дольше и, вязко вытекая, отступая, уступая тело жизни, оставила свои вандальские следы и надругательства – опытные врачи сразу поняли, что пострадал мозг. Русланочка больше не могла говорить. Отекшая, в бинтах, она послушно кивала, закрывала и открывала глаза, следила взглядом, но язык совсем не слушался, а руки не могли вспомнить ни одной буквы.

«Самоубийство через пластическую операцию… как интересно и новомодно! Несовместимый с жизнью риск…» – думала Наталья Ли, убеждая ее родителей, что девочка была на грани.

– Так вы же общаетесь с ней! Как же эта грань могла возникнуть так быстро?! – негодовал Герман Александрович. – Вы же говорили, что знаете, что у нее на уме! Как могло такое случиться?

– Она сама не думала, что так может случиться. Она – человек импульса, она – как молния, – жестко ответила Наталья Ли.

Следующие операции прошли чуть легче.

За окном Русланочкиной палаты рос огромный старый тополь – когда все было еще очень плохо, тополь весь золотился, словно увешан был тонкими металлическими бляшками. Когда она стабильно вернулась в сознание, то тополь стоял уже весь голый, как перевернутая прохудившаяся метла или как стекло с тонкими кривоватыми ручейками потекшей краски – будто брызнули краску точками и перевернули, и точки потекли вниз, а потом высохли, стекло перевернули обратно, и получился тополь.