Сдавать контрольные и экзамены она приезжала в свою школу всегда ближе к вечеру, когда даже группы продленного дня расходились по домам, только откуда-то из спортивного зала иногда доносилась музыка и дружное ритмичное топанье группы здоровья. Широкие коридоры с чужими рисунками на стенах, с незнакомыми лицами на доске почета, просторные классы с чужими запахами, с чужими сумочками со спортивной формой, с чужими вешалками для одежды, чужими стопками тетрадей, будили в Русланочке чувство тревоги и одновременно облегчения, что нет необходимости ходить сюда каждый день. Аттестат зрелости вручали в торжественной обстановке, в Доме учителя в самом центре Киева, среди шариков и ленточек, в разгар жаркого июньского дня. Русланочка держалась великолепно, улыбалась, общалась со своими бывшими одноклассниками, многих из которых видела впервые в жизни. Но вечером, когда после тяжелого пыльного дня и часовой поездки по загородным дорогам все семейство разместилось в беседке на краю обрыва и Генрих Александрович откупорил в честь праздника коллекционное грузинское вино, Русланочка сидела, закрывшись в своей комнате, и с помощью графического редактора «Фотошоп», рыдая от собственной криворукости, пыталась придать своему лицу, хоть на фотографии, сходство с теми, кто ни разу не сидел с ней за одной партой и плясал сейчас на снятом на ночь теплоходе. Несмотря на многочисленные просьбы, виновница торжества к семейному столу тем вечером так и не спустилась.

На свою голову, Водницкие обратились не к семейному, десятилетиями проверенному психотерапевту, профессору из Павловской психиатрической клиники (этой-то постыдной локацией и боялись смутить и еще больше запутать своего ребенка), а к некоей вызывающе молодой, в меру экстравагантной, весьма недешево берущей представительнице известной врачебной династии – Наталье Ли. Русланочке у нее понравилось – сидели на полу среди ковров и подушек, даже курили кальян. Наталья Ли была уверена, что Русланочке нужно действовать, что ее, равно как и любого другого, не совсем здорового человека, спасет только движение, собственная дерзость и безоговорочная вера в успех при полнейшем бесстрашии касательно возможных провалов. «Падай, улыбайся, и лети, и, падая, не переставай улыбаться, и, падая, повторяй телом движения, как при взлете, и повторяй – я ничего не боюсь!» – широко жестикулируя и блестя раскосыми монгольскими глазами, учила ее Наталья (как учила и всех остальных своих пациентов; собственно, у нее не было пациентов, которых она бы учила как-то иначе). Профессор, друг семьи, пришел бы в ужас от таких советов, но его ни о чем не спрашивали, хотя он еще два года назад как-то вскользь заметил, рассматривая Русланочкины рисунки, что девочка склонна влюбиться раз и на всю жизнь и, не дай Бог, избранник окажется недостойным человеком…

На восемнадцатилетие и в честь окончания школы ей подарили японский скутер – белый, округлый, в стиле роботов из «Звездных войн». Брелочек с ключами был тоже японский – в форме белого глянцевого сердечка с розовой кошечкой, на короткой цепочке из блестящих хромированных шариков. Наталья Ли потребовала у родителей разрешения отпускать дочку. «Но ей неплохо с нами, мы не то чтобы держим, но…» – оправдывался Генрих Александрович. Психолог категорично мотала короткостриженой головой и жестко смотрела из-за квадратных очков. Отпускали Русланочку кататься на скутере только вечером в будние дни, когда движение по трассе Киев-Канев затихает до одной машины в двадцать минут, и зону катания обозначили тремя близлежащими населенными пунктами: Трипольем с севера, Стритовкой на западе и Ржищевом на юге.

Эти загородные украинские вечера… тенистые овраги, дышащие мшистой темно-зеленой прохладой на дорогу из-за белого с черным отбойника, запах лопуха и папоротника прохладным компрессом ложится на сухие складочки на веках… и, вырвавшись на пригорок, ловишь лицом последние лучи догорающего за полями солнца. Поля и холмы, словно растушеванные в акварельном тумане трапеции и параллелепипеды, обрамленные курчавыми изумрудно-оливковыми посадками, в предвечернем косом свете, когда не получается ни одной четкой фотографии… бывает ли зрелище умиротворенней?.. И даже тут невидимый из-за холма Днепр веет ряской, тенистой болотной прохладой. Выкатившись на гору, Русланочка переключала передачу, словно пришпоривала коня, поворачивала на себя ручку акселератора, и японское чудо прытко, с пружинистой мощью пускалось в ровный бег по бледно-серому шоссе, с двух сторон обсаженному березками.

Постепенно вылазки принимали все более поздний характер, и кто-то из родителей, выступив из прямоугольника света панорамного окна, вечно открытого на ночь, на скрип гаражных ворот говорил с тревогой: «Как, опять?..», а Русланочка, закидывая ногу через седло, в кроссовках на босу ногу, опуская забрало на шлеме, отвечала: «Что тут такого… я не маленькая и езжу осторожно, и ночью никого нет». И с жизнерадостным вжиком уносилась в стрекочущую сверчками синюю жаркую темноту, поливая грубый асфальт впереди себя и спутанный кустарник вдоль обочины теплым карамельно-желтым светом. И ее фигурка – ладная, стройная, длинноногая, в светлых обтягивающих джинсах до середины колена и в серебристой курточке, с русыми кудрями, неровно выбивающимися из-под шлема, – казалась олицетворением счастья и беззаботности.

Все эти места вниз по Днепру, на юг от Киева, представляют собой высокие обрывистые, поросшие непролазным спутанным лесом кручи. За фешенебельной с миллионерскими особняками Конча-Заспой, над которой запрещено летать даже пожарным вертолетам, пологим прибрежным клином ныряющей в сосны и песчаные пляжи сразу за Столичным шоссе, недовыкупленными санаториями и базами, через весь поделенный заборами лес, длинной пустынной набережной тянется молодая Украинка с ее почти столичными коробками-многоэтажками, и дымит гадкое страшилище Трипольской ТЭС. Узкая автомобильная дорога петляет в этом месте, зажатая отвесными кучами черного шлака с одной стороны и железнодорожным полотном с другой. До этой Трипольской ТЭС Русланочке и разрешалось ездить, вернее, до Т-образного перекрестка с ненужным, путающим многих тут знаком «стоп». Главная дорога направо, по которой тут мало кто ездил, уходит резко на Дивич Гору, а оттуда на соседний, легший между холмами вдали от Днепра густонаселенный Обухов. Все предпочитали ездить нижней дорогой, мимо ТЭС, а эта, по горе, оставалась всегда пустой, с полями с одной стороны и обрывом с другой, откуда с высоты птичьего полета открывается вид на Украинку, промзону, леса вокруг и даже, в ясную погоду, на розоватые многоэтажки киевских Позняков. Часто, нарушая отцовский запрет, Русланочка каталась по хребту этой горы, разгоняясь до предельной скорости, рискуя вылететь из седла на дорожных неровностях, с трудом вписываясь во вспыхивающие в свете фар повороты с отвесными стенами сплетенного густого кустарника или с черными маслянистыми полями, уходящими в абсолютную и кромешную темноту. И видела себя каким-то юным вампиром с мраморно-белой кожей, без единого изъяна, летящим на крыльях ночи. Про этот ночной компромисс с внешностью, про украденные у реальности часы без света в нормальном, не-зверском обличии Русланочка писала что-то непонятное и витиеватое в своем Интернет-дневнике, поменяв фон на черный, а буквы сделав чуть голубоватыми. А название было, конечно, «hiding in twilight»[1].

Однажды в Халепье, в семи километрах от Витачива, праздновал свой двадцать первый день рождения Димон Сташковский, более известный в молодежных кругах как DJ Prinz, сын одного из тех людей, чья фамилия, введенная в строку поиска на соответствующем ресурсе, вернется с нулевым результатом, но произнесенная при нужных обстоятельствах нужным людям сможет сделать практически все, даже самое невозможное. Сына Сташковский-старший воспитывал, с его возможностями, весьма скромно. День рождения юноша отмечал в снятом на лето коттедже не на Средиземноморье (хотя там тоже можно было бы), а в непосредственной близости от Киева, и чуть поодаль от основного скопления людей своего круга. Это было действительно волшебное место, бывший пионерлагерь «Восход», от которого осталась одна странная, сваренная из арматуры скульптура, что-то вроде памятника военным летчикам – костер из криво поломанных бетонных балок и рвущиеся оттуда фонтаном самолетики на крашенных синей масляной краской погнутых штырях.