Тот учтиво поклонился и сел, соблюдая тишину. Во всех этих словесных штампах надобности не было.
И Милена написала на обратной стороне карточки:
Я и сама никак в толк не возьму, как мне до сих пор удается быть Сусликом. Меня зовут Милена, но по какой-то причине друзья начали меня звать Ма. Спасибо за то, что держите меня в курсе. Скажите Зои, что я извиняюсь.
Внизу письма Милена подписала: «С любовью». Это Джекоб, прежде чем уйти, отметил одобрительным кивком.
На подоконнике лежал тот самый большой серый фолиант. Милена потянулась за ним, но он как будто сам упал ей на колени. «ДЛЯ АУДИТОРИИ ВИРУСОВ», — гласила приписка под названием. Ох, Ролфа. Что же это означает? Милена взглянула на бисерную паутинку нот, которые, словно пытаясь спрятаться от нее, ежились между строк. Большинство из них было написано красным, но там, где прямая речь, цвет был черным. Что это означает, Ролфа?
Комедия с ее мистериями — вот единственное, что она оставила после себя, после своего ухода. Милена взяла серый фолиант, сунула себе под мышку и отправилась на аудиенцию к Смотрителю Зверинца.
— Что ж, мисс Шибуш, — проговорил Министр. Он жутко простыл и говорил с трудом; даже суставы как-то припухли. — День выдался действительно памятный, не так ли?
— Я извиняюсь, — прошептала Милена.
— От Семьи нами была получена нота протеста. Мы на нее отреагировали нотой извинения.
— Она теперь дома, — сказала Милена.
— М-м, — протянул Смотритель. Он не мог даже повернуть голову, сидел как заржавленный. — Получается, ее музыка для нас потеряна?
— Они ее теперь к нам не выпустят. Обвиняют нас в том, что мы подвергли ее такой болезни, — честно сказала Милена.
— Что ж, — вздохнул Смотритель, неловко шевельнувшись. — Если потребовалась такая сверхдозировка вируса, то, может, оно и к лучшему, что она останется у себя дома.
— Мы разрушили ее сущность, — констатировала Милена наихудший из возможных диагнозов, как будто, сказав это, она делала этот диагноз неверным.
— Тогда это трагедия, — коротко заметил Смотритель.
«Нет, это не так».
— У нас по-прежнему остается это. — Милена предъявила фолиант «Божественной комедии».
— Но она не оркестрована, — заметил Смотритель.
— Ее можно оркестровать, — заявила Милена.
И без того узкие глаза сузились еще сильнее.
— Вы вышли из доверия, мисс Шибуш.
— Дело не во мне.
У Министра слезились глаза, и он время от времени крупно моргал.
— Сколько здесь часов музыки?
В поэме было сто песен, по полчаса каждая. Милена предварительно их все для себя уже пропела.
— Пятьдесят часов, — ответила она.
— Творческое наследие Моцарта по совокупности звучания длинней, — подумав, рассудил он. — Да и у Вагнера тоже, хотя ненамного. Только кто смог бы осилить оркестровку полусотни часов музыки, к тому же чужой?
— Не знаю.
— Вот и я спрашиваю, кто? И не просто смог, а еще бы и захотел? И чем такой труд оплатить? Нет, это неосуществимо.
— Осуществимо, — произнесла Милена единственное слово.
Взгляд Министра налился свинцовой тяжестью.
— Нет, именно неосуществимо, — с нажимом повторил он.
Бывало, что Милене приходилось себя сдерживать, буквально наступая себе на горло. Но еще чаще получалось сожалеть потом о невысказанном, казня себя этим впоследствии. Жизнь невольно научила ее новым, более изощренным формам поведения. Нет, на этот раз самооценка ее не подведет.
— Я не могу сказать, что очень подробно помню свое детство, — сказала Милена-режиссер. Говорила она очень спокойно, неторопливо. — Помню лишь, что ко мне никак не прививались вирусы, просто ни в какую. И, как результат, я не получала искусственной подпитки знаний. Чтобы как-то догнать сверстников, мне приходилось читать. Мне пытались внушить, что книги вышли из употребления, — я их находила. Сама. Читала, чтобы быть хоть как-то на уровне с другими детьми. В шесть лет я прочла Платона. В восемь — Чао Ли Суня. И потому скажу вам прямо: слова о том, что что-то бывает неосуществимо, — не самые мудрые слова.
Какой-то момент Министр сидел неподвижно, а затем сказал:
— Вы знаете, а ведь нам было все известно. Мы просто ждали, когда вы наконец проявитесь.
Ум у Милены-режиссера на мгновение замер.
— Вам не кажется странным, — продолжал Министр, — что вас никогда не подвергали Считыванию? Мы знали, что вы невосприимчивы к вирусам. Это вызывало у нас интерес. Мы хотели увидеть, каким образом вы в итоге проявитесь. — Он вздохнул и устало прикрыл глаза рукой. — Что я вам скажу, мисс Шибуш. Продолжайте, в таком случае. Пробуйте. — Он отвел руку и поднял на Милену глаза. Припухшие и слезящиеся, они источали тоску от необходимости быть постоянно начеку, сочувствие и тихую уверенность, что ничего у нее не получится. — Делайте то, что в ваших силах. У меня нет сомнения, что вы нас еще неоднократно чем-нибудь удивите.
«Может, так оно и будет».
— Кто? — спросила Милена вслух. — Кто у нас в Зверинце может делать оркестровки?
Глава девятая
Ролфа где? (Условия невесомости)
НЕТ НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО.
Милена вспоминала, как из окошка Пузыря она смотрит на плавный изгиб Земли внизу. Небо было бархатисто-черным, а Земля сверкала, как отполированная медь: наступал закат, и она отражала небесный пламень. Океан был гладким, надраенным до блеска, подернутым розовато-оранжевой пенкой из облаков. Их тень стелилась по водной глади, и вода отражала струящийся из-под облаков свет. Это была тонкая работа света, система сложного светообмена.
Пузырь пристыковался, встретившись со своим более крупным космическим собратом. Эта процедура называлась «поцелуй»: два рта смыкаются воедино. Пузыристо зашипел воздух.
— Приветствую, — послышался голос у Милены за спиной.
Милена в удивлении отчалила от окна спиной назад. Легонько коснулась пола и неожиданно увидела собственные ноги у себя над головой. «Это еще что?» — ошарашенно мелькнуло в уме. Сделав кульбит, она столкнулась со стенкой. Кто-то задел ей ребра локтем (она сейчас как раз зависала над этим кем-то вверх ногами). «Ой, да это потолок», — сообразила она запоздало, когда уже успела в него врезаться. Потолок был податливым и теплым, он упруго прогнулся под ее весом. После чего так же упруго вытолкнул ее из своих замшевых объятий, послав обратно к полу.
«Да что же это такое! — раздосадовано подумала она. — Что, заранее нельзя было меня обучить?» И только тут до нее дошло: тренировочный курс был ей введен в виде вируса; а у нее и к нему оказался иммунитет.
— Что мне делать? — растерянно пискнула она.
— Там есть скобы, хватайтесь за них, — подсказал мужской голос.
Милена закрутилась штопором. Желудок у нее как будто опустился куда-то в лодыжки.
— Я жутко извиняюсь! — крикнула она, напрочь лишившись равновесия во всех смыслах: вестибулярный аппарат был отключен невесомостью.
— Да ладно, — откликнулся невозмутимый голос, — ничего.
Он не понял: Милена извинялась заранее, авансом.
— Меня, наверно, сейчас стошни-ит, — провыла она.
И Милена Вспоминающая закрутилась штопором сквозь воспоминания…
МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА РАБОТУ.
Она вспоминала, как ездила в одно Братство в Дептфорде — Сэмюэл Пепис Истейт, — чтобы договориться об авансе за постановку «Бесплодных усилий любви». Актерский состав основал свое собственное небольшое Братство, специально для того, чтобы ставить новые пьесы. Вспоминалась поездка в речном такси. День выдался сырым и серым, каким-то бесприютным. Помнился пыхтящий малюсенький движок и рулевой на румпеле, поющий о расставании двух влюбленных.
«Почему, — думала Милена, зябко ежась под сырым ветром, — почему песни всегда непременно о любви?»
В дептфордских доках ее встретила неимоверной худобы улыбчивая женщина. В Братстве Пениса выращивали кораллы.
