Вселенная была чересчур обширна для заполнения, сколько бы Ангелов ни скользило по межзвездным линиям. Консенсусу хотелось не просто исследовать.

Ему хотелось взывать.

Где-то во Вселенной, возможно, находилась как минимум еще одна сознательная сущность, также устремляющаяся наружу, в пространство. Если бы они, двигаясь навстречу по линиям гравитации, наконец встретились, то могли бы обогатить друг друга взаимным обретением той части Вселенной, которая ими уже исследована и постигнута по отдельности.

Поэтому Консенсус собирался воззвать к тому, другому, встречному своему собрату.

«Так это они не ради Данте стараются, — поняла Милена, — и не ради музыки или чего-то там еще. Им нужно просто отшлифовать технику. Выдрессировать меня».

Милена осознала это; она ощутила реальность силы, гнет которой теперь постоянно чувствовала. «Я всегда это знала. Знала, что я для них марионетка на ниточках, которую они могут заставить плясать когда заблагорассудится. Так чего же я удивляюсь? Я что, всерьез полагала, будто я особая, богом целованная, нимбом осененная? И что Консенсусу так уж приглянулась сама музыка?»

— Ну чего уж ты так, — словно оправдываясь, пробормотал Ангел Боб. — Музыка им понравилась. И сама «Комедия», раз уж ее ставить собрались. Значит, она им тоже нужна.

Теперь концепция отложилась в голове у Милены полностью. Консенсус хочет найти себе пару. Повстречать еще одну сущность, подобную себе. Он свято верит, что где-то среди бесчисленных звездных россыпей обитает еще один разум. И что разум этот непременно подобен ему самому.

Поэтому он хочет распространить зов по космосу. Зов этот понесется быстрее, чем Ангелы, но примет при этом форму света, равномерно распределяющегося по Вселенной.

Консенсус желает создать некий искусственный астрономический артефакт.

Предположительно, это будет голограмма размером в четыре световых года.

Она будет иметь форму человеческого лица. Точнее, не одного лица, а четырех. Они сейчас представали перед внутренним взором Милены.

Вся четверка: Чао Ли Сунь, Маркс, Ленин и Мао. И все четверо безмолвно артикулируют в тишине фразы:

Синхронные движения ртов будут методично называть числа, слагая некий повторяющийся из раза в раз математический код, который неизбежно натолкнет тот дальний разум на мысль: «Ага, это неспроста. Здесь явно какой-то сигнал. Надо присмотреться».

В истории были прецеденты подобной мегаломании. Тысячелетний рейх, вожди которого считали, что о нации надо судить по размерам ее зданий — а судили потом по масштабам руин, которые они после себя оставили. Безумный монументализм. Озимандия, царь царей [27].

— Да, попахивает гигантоманией, — согласился у нее в голове Ангел Боб, — возможно, немного напыщенно. Прототип — гора Рашмор [28]. Если у тебя есть на этот счет какие-то свои мысли, девочка, они будут чертовски рады. Просто чертовски.

«Да неужели? Так же чертовски рады, как “Комедии”? Оказывается, она для них просто способ опробовать гравитационные линзы с Преобразователем, а также все эти приемы со светом и звуком. Уж лучше б они наняли Троун».

— Что ты, что ты, солнышко! Не надо так расстраиваться и ругаться, — чутко заворковал Боб. — Троун нельзя доверять. У нее дикие манеры, разные выкрутасы и выходки, она всегда все делает наперекор. Нам нужен был кто-нибудь такой, чтобы все делал, как попросят. Вроде тебя. Вот мы и дожидались, пока она тебя обучит, чтобы ты потом сама за все взялась, поднабравшись у нее опыта.

Милена лишь тихо подумала: «Господи. О небо, о звезды! А ведь Троун была права!»

«Тебя небось за этим сюда и заслали? Подглядеть, что я тут делаю, и затем применить с пользой для Консенсуса?»

«Да, Троун. Но от меня это скрывали. Я позволяла им себя использовать, Троун. Позволила использовать себя для того, чтобы они уничтожили тебя моими руками».

Милену охватила ярость.

— Но зачем вы оставили меня такой, какая я есть? — гневно спросила она. — Моя независимость вам не нужна; почему же вы не уничтожили меня так же, как вы уничтожаете, уродуете всех остальных? Почему было не считать, не стереть меня, не превратить в куклу, которая ни о чем не догадывается? Не приспособить, в конце концов, Троун? Зачем было вовлекать во все это именно меня?

— Потому, — вздохнул Боб разом и в линиях гравитации, и в ее сознании, — что мы обнаружили: вирус разрушает талант. Взять ту же Ролфу. — «Та-ак, интересно!» — Ее пример нас полностью убедил. Вот мы ее взяли, считали. Ролфу, этот талантище! И все, мы ее тем самым погубили. А вот ты ее любишь, и это тебя, милая, подстегивает и не дает тебе закиснуть, и вообще ты такое из-за этого выдаешь, что только диву даешься. Кто б только мог подумать! И что, нам теперь еще и это погубить? Черта с два!

— Так моя любовь к Ролфе нужна вам потому, что у меня из-за этого работа лучше получается?

— Ну, не только поэтому.

Боб явил ей дождь из цветов, из двадцати двух миллиардов роз.

— Консенсусу нужен тот, кто мыслит в подобных масштабах. Кому вообще такое приходит в голову. И он тоже хочет путешествовать. А ты ему понадобишься, нести его образ.

— Куда?

— К звездам, — отвечал Боб. — Консенсус хочет, чтобы потом ты стала Ангелом. Он хочет, Милена, чтобы ты несла его образ туда, сквозь галактики, пока у него не произойдет встречи с тем, другим. Помнишь свою давнюю эпопею с вирусами, солнышко? У тебя их не было, они к тебе даже не прививались, но ты работала над собой, чтобы не отставать от тех, кому были привиты вирусы. И потому — пусть силой, пусть упорством, но все же пробилась сквозь годы в Детском саду. Ты сама заставляла себя наверстывать то, что другим вводилось в готовом виде через вирусы. Сама выработала неимоверную емкость памяти и научилась удерживать в ней образы такой мощности, что другим и не снилось.

«Вся история моей жизни. Вся правда обо мне, вся сущность. Теперь на нее хочет наложить руку Консенсус».

— Боб. У меня ничего нет. Ты оставил меня ни с чем. Зачем ты мне это рассказал?

— Затем, что тот, у кого ничего нет, должен хоть что-то получить. Прежде всего эту информацию. Ну, и кое-что еще в придачу. Например, Майка Стоуна в качестве мужа, — хмыкнул Ангел Боб.

ВОТ ТАК МИЛЕНА И ОТПРАВИЛАСЬ вверх, а потом вниз, а потом вышла замуж за Майка Стоуна.

Прыг-скок.

МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА ТРИБУНУ в саду на Набережной. Рядом сидел ее муж. По другую сторону находилась какая-то столь важная персона, что Милена предусмотрительно забыла ее имя. Стоял июль. Лето было щедрым на продувные ветра, но теплым, наконец-то теплым.

Со своего складного стула она ступила в пространство куба, который должен был увеличить ее и усилить ее голос, превратив Милену в артефакт. Позади нее хлопали на ветру знамена — длинные, с круглыми портретами социалистических героев. Впереди на столбах тоже реяли знамена — алые, из шелка и бархата. Шевеля листвой, словно двигались деревья и скользили тени облаков, как будто весь мир, ожив, вдруг пришел в движение.

Снизу на нее смотрели лица зрителей. Многих из них Милена знала. Некоторых сейчас буквально распирала гордость за нее, а также за себя — ведь они с ней знакомы! На других читалась унылая раздраженность от обязаловки, которая отвлекает их от исполнения важных служебных дел, ну да ладно: обстоятельства вынуждают. Были и такие, у которых за внешним скепсисом угадывалось брюзгливое любопытство: дескать, ну и что эта мышка может такого сказать?