Вскоре к обиталищу Медведей с ревом подкатили два огромных фургона, напоминающих пожарные, — в них полно было возбужденно лающих собак. Сверху, держась за загородку, стояли молодые Медведи, сквозь рев моторов крича что-то в сторону здания. Сами моторы были как на параде: хромированные, надраенные как зеркала. Из дома один за другим с какой-то веселой злостью выбегали Медведи, бойко взбираясь на фургоны по металлическим лесенкам. Один из них беспрестанно дудел в охотничий рожок.

«Ну всё, — подумала Милена обреченно, — сейчас начнется».

Зои препроводила ее к фургонам, придерживая сзади за шею.

«Можно ли как-то предупредить Зверинец? Может, сунуть горничной сколько-нибудь денег, пускай быстренько обежит Лондон, предупредит? Хотя куда ей против автомобилей. Не успеешь обернуться, они уже будут там».

Рядом послышалось глухое рычание. Между рельсами загородки на нее не мигая смотрели два голубых глаза: лайка.

— Она знает, что ты Суслик, — с ухмылкой сказал Медведь-подросток, оседлавший рельс.

Милену усадили в кабину, втиснув между массивными медвежьими бедрами. Они большими подушками наваливались на нее, в то время как фургон на всем ходу делал виражи по Лондону, гудя в клаксон и обгоняя неповоротливые подводы, с которых от неожиданности спрыгивали пассажиры-ездоки. Милена не была привычна к скоростной езде; желудок, казалось, бултыхался в разные стороны. Кружилась голова, подташнивало.

— Ио-о-о! — весело орал на ходу шофер.

Внезапно фургон, подпрыгнув колесами на поребрике тротуара, выкатил на территорию сада вдоль набережной.

«Что, уже приехали?» — Милена даже не помнила, как они проскочили через мост. Рядом, скользнув юзом по траве, качнулся на тормозах и замер второй фургон.

Молодые Медведи деловито слезали по боковым лесенкам. Затем наружу выпустили собак — полярных лаек, похожих на облака ненастья: сизоватых, крупных, дымчато-мохнатых. Лаек пристегнули на поводки, которые они тут же упруго натянули, и повели к Зверинцу.

Медведи заполонили вестибюль, хохоча над оцепенелым изумлением малолетних администраторов Зверинца. Малолетки пытались было как-то воспротестовать.

— Ой, ой! — издевательски гнусавили Медведи, подхватывая ребятишек (а они, конечно, были еще совсем детьми) на руки.

— Опусти, опусти меня сейчас же! — кричали малолетние администраторы и ударялись в слезы.

Собакам под нос совали старые носки и шорты Ролфы, после чего спускали с поводка.

Дневные сеансы прерывались вторжением стай лаек, обнюхивающих кресла и проходы между рядами. Собаки дружной стаей прокатывались по подмосткам, разбегаясь по сторонам, чтобы обнюхать все уголки, коридоры и закоулки. Зои на рысях прогнала Милену через верхние этажи. Были обысканы шкафы со швабрами и залы ожидания, где дремали Почтальоны. В репетиционных Музыканты вскакивали на стулья, прижимая к себе флейты и скрипки — подальше от деловито снующих псов, норовящих кто лизнуть, кто игриво куснуть инструмент.

— Так, ладно, — сказала Зои. — Где она еще могла вырубиться?

— Мы в основном уже везде смотрели, — лепетала Милена.

— Ну так придумай, где еще! — требовала Зои.

Милена провела Зои по небольшому заветному маршруту времен их совместной жизни с Ролфой. Провела экскурсию по Лик-стрит, рассчитывая на то, что Медведи сами догадаются прочесать Кладбище. Они распахивали двери лавок и взбегали по лестницам на верхние этажи. Медведи просто блаженствовали. Для них это была своего рода отместка за годы человеческого отчуждения. Стоя на тротуаре, Милена слышала раскаты хохота: налетчики не могли поверить в то, как убого ютятся Суслики со своими горелками и скудным скарбом. Слышалось, как в комнатах время от времени что-то падает, стукается или бьется. Где-то в отдалении зашлись колокола: судя по набору ударов, экстренный вызов. Ссыпались с верхних этажей собаки, стуча по ступенькам упругими подушками лап. Следом спешили Медведи-сыщики; на одном красовалась заломленная набекрень печального вида соломенная шляпка.

Они быстро перетряхнули Лик-стрит. Особый медвежий контингент был выделен для прочесывания Кладбища. С другой стороны туннеля к саду на набережной уже подчаливали новые фургоны.

— Мы еще не прошлись по тому зданию, — инструктировала Зои вновь прибывших, указывая на Раковину. — Я займусь больницей. А ты, — указала она Милене, — ты просто торчи где-нибудь, где мы можем легко тебя найти. В вестибюле Зверинца. Все, давай.

Всю вторую половину дня Милена провела в вестибюле. Она покачивалась от изнеможения; неимоверно клонило в сон, но она упорно разлепляла глаза.

«Смотритель мне этого не простит», — уныло думала она.

— На-ка вот, пригуби, — предложила ей мать Ролфы. Милена хлебнула прямо из бутылки. Мать стояла рядом, чуть балансируя на костылях.

— У нас в Антарктике всё так, — рассказывала она. — Чуть что не так, и ничего не поделаешь, терпи. И очень просто. Даже писать надо с умом. Мороз такой, что, когда писаешь, струя замерзает, не долетев до земли. Поэтому оправляться надо по-быстрому или струйку пускать не всю разом, а частями, так как замерзает она снизу вверх. Потому, в зависимости как усаживаешься, на все про все у тебя не больше тридцати секунд: иначе струя с пола дорастает до самой письки.

Милена повторно приложилась к бутылке.

— Как-то я на эту тему не очень задумывалась, — вздохнула она с грустным видом.

Мимо с визгом пронеслась известная всему Зверинцу Бестия, за которой весело бежали две собаки. Из одежды женщину опоясывало только полотенце. Сзади шлейфом вился пар из душевой.

«Кошмар какой-то, — подумала Милена. — Причем чем дальше, чем кошмарнее».

— Или вот плевки, — продолжала рассказ мать Ролфы. — В сенях или на пороге плевать ни в коем случае нельзя: плевок застывает, и его не отодрать. Крепче бетона. Ни за что не отскоблишь: скользкий, зараза, как дверная ручка в ведре соплей.

— Как вы это всё ярко описываете, — произнесла Милена, от нее уже слегка пахло перегаром. Где-то звонко грохнуло стекло: наверно, со стола упала ваза. Возле столика главного администратора деловито задрала ногу крупная лайка.

Подняв бутылку, Милена провозгласила импровизированный тост:

— За моих оставшихся друзей, где бы они ни были!

— О, да ты улыбаешься? — заметила мать Ролфы. — Никогда прежде не видела, чтобы Суслики улыбались. Какие у тебя зубки забавные!

«А я ей нравлюсь», — подумала Милена. И улыбнулась шире:

— Спасибо.

Снова сгустились сумерки. Слышно было, как с шумом загружают по фургонам собак. В вестибюль вошла Зои и с ходу ткнула пальцем в сторону Милены.

— Ты отыщешь мою сестру! Иначе у вас будут серьезные проблемы!

«То есть сегодня были несерьезные проблемы?»

Шаркая, проковыляла на костылях мать. Обернувшись к Милене, она заговорщицки подмигнула. Милена стояла, где была, с бутылкой виски в руке. Фургоны укатили.

Ей хотелось умереть. К Раковине Милена двинулась окольным путем, минуя улицы и тротуары, где ее могли знать в лицо. Слышно было, как дворники, бормоча вполголоса проклятия, сердито сметают с тротуаров битое стекло. Она побрела по Бейлис-роуд, названной так в честь основателя театра Олд-Вик, и по Геркулес-роуд — мимо дома Уильяма Блейка, где жил когда-то поэт. Насколько Милене было известно, в эти места Ролфа не забредала.

Оттуда Милена повернула направо, на Вирджил-стрит. Улицу Вергилия.

Улица Вергилия проходила под старым железнодорожным мостом. Мосты эти веером расходились от станции Ватерлоо, как некие ответвляющиеся, обособленные реальности. В фасаде моста мелкими дуплами чернели окна; окна виднелись и в пролетах других мостов.

«Боже мой, да она же может скрываться где угодно», — дошло до Милены.

И тут, стоя в сгущающемся сумраке, она расслышала пение Ролфы.

В темно-синем воздухе эхо, казалось, усиливало резонанс, и звук доносился отовсюду, как будто кирпичи были чревовещателями. Голос был мощным и каким-то текучим. Беря ноту с наскока, он какое-то время на ней удерживался, после чего, будто в ярости, расправлялся с ней резким скрежетом. У Милены, дернувшись, замерло сердце. Даже дыхание зашлось.