Затем на трибуну поднимается женщина. Называет себя, выглядит этакой доброй бабушкой, однако считает, что, наоборот, следует воспользоваться медийной шумихой. Никаких неблаговидных предлогов, — по крайней мере, ее с убийцами ничего не связывает, а несчастные лошади, которых везут из Польши в ужасающих условиях, ждать не могут. Начинается спор, ораторы сменяют друг друга.

Борзекс устало потягивается. Она задержалась в здании компании. На столе — остатки суши на подносе, испустившая дух бутылка японского пива и различные документы, которые Элиза попросила срочно подготовить. Борзекс собирает их, кладет в конверт, чтобы передать начальнице для курьера, одевается, оставляет объедки на столе. Затем возвращается домой.

Первая мысль — все забыть, лечь в ванну. В спальне она избавляется от куртки, берет с ночного столика детектив, который начала читать, открывает на странице с аккуратно сложенным письмом. Его написал ей Субиз после их неожиданной эскапады в Этрета, несколько недель назад. Приступ тоски и ностальгии. Она водит пальцем по первым строкам: «Любимая моя…» — прекрасный почерк, она пробегает открытую страницу глазами и… не понимает ничего из того, что читает. Только через несколько секунд — усталость наверняка — она отдает себе отчет, что закладка лежит не в том месте, где она ее оставила. Начинает листать, находит ту страницу, на которой остановилась сегодня утром: лейтенант полиции только что обнаружил труп своей убитой жены. Она точно помнит, что положила письмо Субиза именно между этими двумя страницами и книгу она тогда закрывала, как собственные воспоминания. Нет, она не могла ошибиться. Кто-то прикасался к книге в ее отсутствие.

Нет, это паранойя.

Она бросает детектив и спешит в кабинет. Всюду зажигает свет, с порога несколько мгновений осматривает комнату, очень внимательно, потом делает шаг вперед. Может быть, несколько папок чуть сдвинуты со своего места на полках, на этажерках. Они стоят в том же порядке, но как-то неровно. По центру ли лежит бювар? А лампа на рабочем столе наклонена как обычно, нет? Или она бредит? Возможно, конечно, но что-то и правда не так. Стул задвинут под стальной рабочий стол со стеклянной столешницей так, что спинка просто врезается в край стола. Борзекс быстро подходит к столу: на спинке дорогого стула две маленькие вмятины. Дерево мягкое, поэтому она никогда не задвигает стул полностью — сантиметров десять от стола. Теперь нет никаких сомнений: кто-то здесь был и рылся в ее вещах.

Паника мгновенно сменяется растущим напряжением. Борзекс возвращается в гостиную, кружится по ней в течение нескольких минут, потом берет мобильник, листает адресную книгу. Нет. Необходимо успокоиться. Она кладет телефон на место, стараясь привести нервы в порядок.

В кухне наливает себе рюмку, ищет что-то среди столовых приборов, потом почти валится на диван. Через минуту она делает первый глоток ледяной водки и запивает ею три таблетки снотворного сразу. Закрыть глаза и провалиться в никуда.

Вот уже два часа Нил с постоянно нарастающим напряжением ждет, что на трибуну поднимется мужчина и назовет себя Роберто Бональди. Но все впустую. Тягостное ощущение присутствия слева. Нил делает вид, что смотрит на часы, и замечает в нескольких метрах от себя очень коротко стриженного высокого чернокожего парня со скорее военными, чем экологическими замашками, который ведет ту же игру, что и он, — наблюдение, используя при этом аналогичную технику. «Шпики. Они уже знают про ассоциацию и Скоарнека. Экологи здорово отстают. Хитро придумали — прислать черного. Надо найти Бональди до них. Думай, включай мозг».

Между группками людей расхаживает очень улыбчивый паренек, раздающий какие-то картонные прямоугольники. Возможно, они указывают очередность выхода на трибуну. Парень приближается к зоне, в которой находится Нил. Англичанин делает два шага и дотрагивается до его рукава:

— Роберто Бональди здесь?

— Что вам от него нужно?

— Поговорить. Я отец его бывшей девушки. Она исчезла. Может быть, он знает, где она.

— А вы сами-то знаете Бональди?

— Нет.

— Не знаю, здесь ли он. Пойду спрошу. Не уходите, я сейчас вернусь.

Делая вид, что смотрит совершенно в другую сторону, Нил внимательно следит за передвижениями парня, в конце концов остановившегося подле тридцатилетнего блондинчика, который стоит, опершись на трибуну: лицо у него жирное, прядь волос свисает на лоб, он устал и как-то весь осел. Сердце Нила гулко стучит в груди. «Неужели это Бональди? Что только могла Сэф делать с этим типом? Она, видишь ли, считает меня трусом, а этот, конечно, просто воплощение отваги…»

Бональди нервно скашивает глаза на то место, где сидит Нил, затем, петляя между группками людей, пятится к задней стене просторного зала, что не может остаться незамеченным.

Тревога Нила достигает максимума. Дверь в глубине зала, которую почти не видно из-за толпы, приоткрывается, на мгновение в поле зрения Нила оказывается кусок стены из разноцветного глазурованного кирпича, потом дверь снова захлопывается. Бональди воспользовался запасным выходом. Догнать раньше, чем он окажется на оживленных улицах. Нил выходит через главную дверь. Мимоходом отмечает, что черного верзилы в помещении больше нет.

Бональди на улице нет, и журналист устремляется ко второму тупику, осматривается: Бональди нет и здесь. Тогда он идет в другой тупик и резко останавливается. Бональди прижат к стене из глазурованного кирпича двумя мужчинами, чьи намерения, без сомнения, не носят мирного характера. Один из них — чернокожий, которого Нил заметил во время заседания, а второй — рыжий, более коренастый. Заломив Бональди руки за спину, они буквально вбивают его в стену.

Нил останавливается в двадцати метрах, вытаскивает мобильник и кричит:

— Стойте! Роберто, что происходит? Я вызываю полицию.

С удивительной слаженностью головорезы оставляют Бональди, тот валится на землю, а они оборачиваются, видят мужчину, который, держа у уха телефон, говорит о нападении и произносит название тупика. Рыжий со всей силы бьет эту сволочь, экологического активиста, в пах, и тут же вместе с черным верзилой они быстро сматывают удочки, не удостоив Нила даже взглядом.

Он же, как только нападающие скрываются за углом, убирает мобильный и усаживается на корточки рядом со стонущим Бональди, который со слезами на глазах держится обеими руками за пах. Бедный лох.

— Я отец Сефрон.

— Знаю, — стонет Бональди.

— Я ищу ее. И вы поможете мне ее найти раньше, чем это сделают эти два отморозка.

Ни слова в ответ. Пауза. Бональди бледнеет, нагибается и блюет.

Нил выпрямляется, отскакивает в сторону, и как раз вовремя, чтобы на него не попала струя желчи. Жалкий тип, просто жалкий. Нил протягивает ему бумажный носовой платок.

— Ну?.. Я все еще жду ответа.

— Отстаньте от меня! Я ничего не знаю. Я не видел эту девку не знаю уже сколько времени!

Нил кладет легкую руку на затылок Бональди, как будто хочет погладить его, затем резким и быстрым движением тычет того лицом в лужу блевотины и отпускает. Бросает ему целый пакет бумажных носовых платков:

— Утритесь. На вас противно смотреть. И не шутите со мной. Сеф, понимаете ли, не совсем хорошо меня знает. Я уточняю вопрос: с кем она ушла после декабрьской лекции?

Бональди молчит. Тело его сотрясают спазмы, он старается подняться на ноги, но с гримасой боли опять съезжает на землю.

Нил снова кладет руку ему на затылок.

— Не трогайте меня! — лепечет Бональди. — Она ушла с Эрваном, с Эрваном Скоарнеком.

Ледяной озноб. «Спокойствие! В конце концов, ты об этом уже догадывался».

— Как я могу найти этого Скоарнека? И если это возможно, до того, как это сделают полицейские?

— У него есть квартирка в тринадцатом округе, о которой никто не знает. Они, наверное, оба прячутся там.

Нил берет себя в руки, вытаскивает записную книжку и требует сообщить адрес. Потом проверяет, все ли в порядке с его одеждой, и, утрируя свой английский акцент, произносит: