«Главное, — думал он, — представить себе логическую цепочку…»

Было ясно: Пименов выскочил из электропоезда, как только понял, что в Москве, у вагона, их будет встречать милиция, потому что встреча с милицией не входила в его планы из-за того, что произошло накануне ночью в Новосибирске.

«…Во время последней остановки поезда Пименов уже знал точно: встретят! В то же время можно было не сомневаться в том, что он не видел милиционера, подсевшего в электричку на Москве-Товарной».

В своих рассуждениях Денисов уже несколько раз мысленно доходил до этого рубежа.

Внизу, на первом этаже, громко, по-ночному хлопнула дверь, раздались голоса. Двое прошли в бытовку. Наступал получасовой перерыв.

«…Отгадку следует все-таки искать в информации, которую Пименов получил в пути следования… — Это значило — начинать все сначала. — Милиционер, сопровождавший электропоезд, сошел еще в Домодедове. В вагоне появился я, ревизоры обратились ко мне как сотруднику милиции. Пименов и другие это слышали… Чтобы не вспугнуть Долговязого, в Бирюлево-Товарной я тоже вышел из поезда…»

Внизу все стихло.

Денисов сидел молча. Никто не звонил, не поднимался по лестнице, не спешил к нему, чтобы облегчить его положение.

«…Пошел к кассе. Меня могли видеть из вагона. — Денисов представил отходящую электричку, окошко кассы, хлынувшую к переходному тоннелю толпу. — Пожалуй, это! Бухгалтер видел, как я подошел к кассе. Уголовнику не надо объяснять, что инспектор розыска идет в кассу не за билетами… Звонить! Но о чем? Может, о том, что я выполнил задание и еду домой?! Что-то произошло на Москве-Товарной, и это открыло Пименову глаза…»

Денисов вышел в коридор, прошел вдоль запертых дверей кабинетов. Свет в коридоре из экономии был выключен. Светильник на перроне бросал отблеск на лестничную площадку, ящик с пожарным инвентарем.

«Что могло произойти на стоянке? Перед стоянкой? — Денисов попытался воссоздать всю картину. — Долговязый сдал карты на последнюю игру. Он сдал Пименову тридцать очков — великолепный шанс почти без риска швырнуть на кон все пять тысяч. Самому Долговязому досталось тридцать одно очко, но… Опытный актер, он не выдал себя, только недовольно поморщился, когда Альтист, получивший мизер, смешал карты. Тогда, вероятно, Долговязый пропустил момент, когда Немец показал Пименову свой актив — двадцать девять очков…»

Все вдруг стало на свое место.

«…Пименов догадался, что играет против шулеров! Тридцать и двадцать девять очков вместе! Теоретически почти невероятная раскладка. Шулера в электричке… — Денисов остановился у окна, заглянул вниз — там было безлюдно. Он вернулся в кабинет, поудобнее устроился за столом. — Шулеров милиция, как правило, знает по фотографиям… До Пименова сразу дошел смысл моего телефонного звонка из кассы. Времени на раздумье не оставалось. Он понял — на следующей остановке всю группу будут брать. И выбежал из поезда…»

Борясь со сном, Денисов представил еще, как Пименов бежал по путям среди фиолетовых и красных сигнальных огоньков, не разбирая дороги, спотыкаясь о стрелочные переводы, а потом вдруг круто повернул с тропинки к платформе у самой головы идущего локомотива.

Одно до сих пор оставалось непонятным: Немец…

Личность человека, простодушно нахваливавшего дальневосточный папоротник и поминутно отиравшего пот с лысины, казалась Денисову зловещей и неразгаданной им до конца.

«Немец знал о пяти тысячах не потому, что Пименов показал ему их в аэропорту, — Денисов был убежден в этом. — Человек, совершивший преступление, не мог с легкостью довериться первому встречному. Немец по какой-то причине знал о том, что произошло с Пименовым в Новосибирске… Поэтому держал Бухгалтера в своих руках. И, кроме того, хотел вытянуть часть его денег с помощью Долговязого и Альтиста… — Денисов вдруг почувствовал, что засыпает, мысль осталась незавершенной. — Воспользовавшись случаем, Пименов бежал не только от милиции, но и от Немца…»

Спал Денисов тяжело, рывками, часто просыпался и снова проваливался в пустоту. Ему снились предстоящие стрельбы: огромный тир, далеко отстоящие друг от друга высоченные деревянные кулисы, черные мишени в глубине сцены. Голосом помощника Сабодаша кто-то крикнул: «А вы напевайте, товарищ капитан, — успокаивает!» Неожиданно раздались звуки музыки. Словно зажурчал неглубокий лесной ручей, пронизанный теплыми неторопливыми лучами. На дне ручья желтел песок. Отбрасывая косые тени, стремительно скользили по поверхности плавунцы.

«Опус шесть», — подумал Денисов.

Телефонный звонок резко вернул к действительности.

— Разбудил? — участливо спросил новосибирский инспектор. — А у нас уже день…

По тону Денисов сразу заподозрил худшее:

— Что там, в квартире? Труп?!

— Мог быть. Если б человек еще немного оставался без помощи. Два тяжелых ранения в грудь, одно в голову. Но, кажется, все обойдется… Сейчас на операции.

— А что врачи? — крикнул Денисов. Ему вдруг показалось, что его не услышат. — Что говорят врачи? Как все произошло?

Голос инспектора из Новосибирска раздался совсем близко:

— Врачи говорят: «Будет жить»… Пименов узнал, что хозяин квартиры снял деньги со счета, и днем вылетел в Москву, чтобы обеспечить себе алиби. Ночью он действительно вернулся, когда считал, что никто его не увидит. А утром улетел. Ночью все и произошло…

— Как Пименов попал на эту квартиру? — спросил еще Денисов. — Что-нибудь уже известно?

— Хозяин квартиры всегда этого боялся… Был весьма щепетилен в выборе квартирантов…

Инспектор неожиданно прервал разговор, чтобы что-то кому-то объяснить там, на другом конце провода. И тут Денисов внезапно поймал себя на том, что мучительно пытается вспомнить лицо Немца во время их последнего разговора и не может — а видит только уткнувшийся в ладони подбородок, устремленные перед собой в одну точку на стене глаза.

«Он колебался… — понял Денисов. — Взвешивал: стоит ли решиться на явку с повинной».

Инспектор извинился, снова заговорил в трубку:

— Мы интересовались. На эту квартиру Пименова рекомендовал некто Немец. Объявляем его розыск…

Павел сверился по карте аэрофотосъемки. Дальше маршрут лежал через хребет.

Подняв голенища бахил, они, балансируя руками, перешли по скользким замшелым камням быструю и обмелевшую в это время года реку. Распаренные ступни мгновенно захолодели сквозь толстый слой резины — река питалась ледниками, разбросанными в каменных цирках высоко в горах.

Маршрутный рабочий геолога, Лева, низкорослый и очень широкоплечий, похожий на пень малый, остановился у подножия хребта и, как всегда перед подъемом, обреченно выругался. По равнинным маршрутам Лева, грузно ступая и не сгибаясь под тяжестью рюкзака с образцами, без видимого напряжения, словно трактор, мог пройти несколько часов кряду, подъемы же давались ему с трудом: как он выражался, «дыхалка заклинивала».

А Павел любил карабкаться на горы. Видеть, как внизу все шире раздавалась долина, буйно заросшая лиственницами и березами, как все у́же становилась река в белых бурунах, доставляло ему несказанное наслаждение. В его движениях, быстрой ориентировке на трудной тропе, профессиональной привычке опираться при подъеме на три точки — две руки и нога или две ноги и рука — чувствовался хорошо тренированный спортсмен-альпинист. Об этом говорила и вся его ладная росло-сухощавая фигура в геологическом диагоналевом костюме и болотных сапогах, стиснутая в поясе широким офицерским ремнем; с правого боку — кожаный планшет, пистолет в кобуре, слева пристегнуты геологический компас и кинжал в чехле. В руке он держал геологический молоток с длинной ручкой.

Через каждые двадцать — тридцать метров Павел останавливался и начинал постукивать молотком, откалывая образцы пород. За это время Лева успевал нагнать геолога. С него лило в три ручья, а дышал он шумно, как паровоз. Маленькие медвежьи глазки были красны от напряжения, густая и широкая, как лопата, борода, не растущая лишь на внушительном, картошкой, носу, лоснилась от пота.