— Что, Лев, тяжко? — усмехнувшись, спросил Павел и передал рабочему образцы пород.

— В гробу я видел… — сипло ответил тот, но так и не досказал, что именно он видел в гробу.

«Тяжелый человек! — в который раз подумал Павел. — Впрочем, черт с ним. Мне-то какое дело?»

Ежегодно работая с поисково-съемочной партией на Крайнем Севере, Павел вдосталь насмотрелся на разных людей. Это в городе человека не раскусишь сразу; полевые условия Севера, подобно рентгеновскому аппарату, просвечивают его мгновенно, насквозь. Как правило, рабочими в партию прилетали люди двух категорий: или безусые мальчики, отчаянные романтики — их Павел любил и отчего-то даже завидовал им, — или мрачные, озлобленные субъекты, ищущие временного укрытия в экспедициях от алкоголизма, семейных неурядиц, а порою и от кар Уголовного кодекса. Лева, разумеется, относился ко второй категории.

На вид ему за сорок, на самом деле чуть больше тридцати. Что-то страшноватое, матерое виделось в кряжистой фигуре, бычьей шее Левы, в его толстых, как тумбы, очень коротких ногах, несоизмеримых с длинным туловищем. Порою в маршруте Павлу становилось не по себе: а не трахнет ли его сзади Лева по голове, не столкнет ли в пропасть? Такому беспокойству были определенные причины: нрав у малого, под стать внешности, — зверский. Однажды, например, в центральном лагере сезонник, шутник-балагур, начал подтрунивать над Левой. Ни слова не говоря, тот тяжело подошел к шутнику и так ударил его ребром ладони по шее, что бедняга взвыл. Турчин, начальник партии, влепил Леве «строгача» за рукоприкладство, заставил извиниться перед шутником, на том дело и кончилось. Павел понимал: злых от природы людей не существует, что-то сделало Леву таким. Об этом «что-то» ему иногда хотелось спросить сезонника, но всякий раз скучно думалось: «Зачем? Какое мне дело до переживаний этого мохнатого неумытого типа?»

…На вершине хребта кое-где островками лежал снег, в голых скалах филином ухал, разбойничал ледяной ветер, но здесь не донимал, как в долине, бич Севера — мошка.

Лева записал в радиометрическом журнале показания радиометра — прибора, висевшего у него на груди (он показывает интенсивность радиации), наклеил на образцы пород кусочки пластыря с условным буквенным обозначением, сложил их в свой вместительный рюкзак и, укрывшись от ветра в небольшом гроте, закурил самокрутку. Павел, подняв капюшон геологической гимнастерки, записал общую характеристику пород, срисовал заинтересовавший его коренник, что мощной грудью выпирал из недр, с тем, чтобы исследовать его в следующем маршруте. Затем сунул объемистую записную книжку геолога в планшет и хотел уже было окликнуть Леву, чтобы идти дальше. Но передумал. Засмотрелся. Разве можно все это не любить?.. Верно, этой неиссякающей с годами любовью к лесам, озерам, рекам, горам он обязан был выбору своей профессии. Замер, околдованный, когда в далеком детстве родители вывезли его из душной Москвы за город, в лес. Таким зачарованным пестрой, разноцветной землею и остался на долгие годы. «Все в мире относительно, кроме вот этого. Это вечно, свято…» — глядя вниз, в долину, несколько возвышенно думал Павел, хотя его немало покоробило бы, если бы кто-то вдруг взял да сказал эти его мысли вслух — возвышенных слов он терпеть не мог.

Долина купалась в тугом дымно-лиловом мареве, рожденном распаренными жарою топкими мхами, нагретой водою и холодным ветром с гор. Река блестела, как чешуя гигантской рыбины. Спокойные воды озер горели мягче, нежнее. С порывами ветра дымно-лиловое марево приходило в движение, и казалось, что по зеленой тайге с белыми прожилками берез пробегала рябь. В горах каждый звук отчетлив, как на воде. Вот панически закричала сойка, очевидно, ее настиг ястреб-стервятник; вот всплеснулась крупная щука в одном из бесчисленных озер; вот затрещали сучья, и на каменистую косу реки, к водопою, неторопливо, хозяином, вышел медведь. С хребта он казался Павлу размером с мышку. На высоте воздух был родниковой чистоты, и отсюда хорошо различались дальние цепи гор, зубчатые хребты, одинокие скалы. От игры света с воздухом и горы, и хребты, и скалы светились таким неправдоподобным, колдовским свечением, что казалось — напиши художник все это, не поверят люди, недоуменно пожмут плечами: бред, мол, плод безудержной фантазии. Вон там оранжевая гора, яркая, как апельсин, а там нежно-сиреневая; за ними, словно невесомая, повисшая в воздухе, цвета камня амазонита. Шальное солнце, как бы наверстывая упущенное за долгую зимнюю спячку, и день и ночь буйствовало в небе уже третий месяц кряду. Небо заневестилось — в алых, голубых, зеленых лентах…

— Пошли, что ль? Холодина собачья, и жрать охота.

Павел оглянулся. Перед ним стоял Лева в своей почерневшей, не стиранной с начала сезона брезентовой штормовке; из-за плеча торчал ствол «тулки». Глаза геолога невольно остановились на руках Левы. Пальцы, как обычно, были сжаты в кулаки; он всегда так ходил, будто ежеминутно ожидал внезапного нападения. Каждый кулак был размером с голову младенца, а цвет кожи на них ничем не отличался от цвета бахил. Лева не умывался даже по утрам. Недаром рабочие за глаза прозвали его Серой Шейкой и отказывались жить с ним в одной палатке. Лева разбил себе маршрутку (одноместная палатка) на отшибе центрального лагеря. На люди он появлялся только тогда, когда звонила рында, подвешенная на суку лиственницы возле палатки-столовой.

«Повезло мне в этот сезон с рабочим, повезло», — тоскливо подумал Павел, все еще не отрываясь от чудовищных кулаков Левы, упруго поднялся и предложил:

— Давай рюкзак понесу.

Лева промолчал, будто не слышал этих слов. Главная обязанность маршрутного рабочего — таскать тяжелый рюкзак с образцами.

Что-что, а ее Лева выполнял исправно.

Они начали спускаться с хребта. Павел прыгал с камня на камень с проворством горного барана; Лева ступал по-медвежьи грузно и неуклюже.

Голые камни вершин остались позади. Базарно закричали кедровки, птицы, похожие на маленьких ворон. Они вошли в обширную рощу стланика-кедрача. Неприхотливое деревце это, стелющееся по земле, первым ласкает глаз идущего с голой вершины геолога.

Возле родника, бьющего из недр говорливым ручейком, Павел и Лева, не сговариваясь, остановились. Лучшего места для привала не найти. Обычно, пока Лева готовил обед (это тоже обязанность рабочего), Павел неподалеку обследовал коренники. Сейчас же он решил привести в порядок записи в книжке геолога и остался на привале.

Между тем Лева развел костерок, наполнил водою тонкую жестяную банку из-под яичного порошка, служившую чайником, и подвесил ее на проволоке над костром. Затем извлек из рюкзака пробный мешочек с продуктами. Павел посмотрел на него как раз в тот момент, когда он разрывал холодную вареную утку, убитую вчера на маршруте.

— Послушай, Лев, — строго сказал Павел, глядя на черные руки сезонника. — Сначала не мешало бы руки вымыть.

Лева разломил наполовину буханку серого хлеба, потом стал заваривать чай.

— Тебе говорят. Оглох?

— Шел бы ты… — лениво ответил Лева.

«Скотина, скотина!..»

— Я есть не буду! — запальчиво, как-то по-мальчишески крикнул Павел.

— Дело хозяйское. Не жри.

Сам Лева с аппетитом закусил, и они, спустившись в долину, пошли обратным маршрутом к центральному лагерю.

Несмотря на десятый час вечера, солнце стояло высоко в небе. Белые ночи уже не удивляли, а раздражали; хотелось зорь, темноты.

Дорогу то и дело преграждали то беспорядочные нагромождения камней, то завалы бурелома, то «дышащая» топь. Донимала мошка. Из-под ног взлетали глухари, утки, панически хлопая крыльями. Павел забыл об охоте, хотя по неписанному закону каждый для общего котла должен принести из маршрута какую-нибудь дичь.

«Люби человечество после таких вот…» — тоскливо думал Павел, прислушиваясь к тяжелым шагам Левы, который шел позади.

В экспедиции к Павлу Князеву относились доброжелательно. Считали его работящим малым и хорошим товарищем — качества, отнюдь не лишние в полевых условиях Севера. Геологини находили Павла красивым; в сочетании с черной, аккуратно подстриженной бородкой и черными, крупно вьющимися кольцами волос на голове особенно хороши были по-девичьи продолговатые синие глаза. И еще геологини говорили, что нельзя современному парню быть таким стеснительным. Действительно, врожденная стеснительность, граничащая со стыдливостью, очень мешала ему. Вечерами у костра все веселятся, поют песни, подтрунивают друг над другом. Павел же садился всегда в тени, упорно молчал и отчего-то смущался. Взять гитару и спеть песню, как другие, он не мог, хотя умел играть и обладал неплохим голосом и слухом. Его тянуло к товарищам, песням, веселью. Но вот наступал странный момент, когда обилие народа начинало раздражать, шутки друзей казались неостроумными; он знал, что́ именно в следующую минуту должен сказать тот или иной его товарищ, и ему вдруг становилось невыразимо скучно. Незаметно Павел уходил; лежа на нарах в своей палатке, покручивая транзистор, думал, анализировал. Отчего всем весело, а ему скучно? Эта проклятая стеснительность? А вдруг то, что все и сам он принимают за стеснительность, есть на самом деле что-то другое? Например, нелюдимость? Это все чаще приходило ему в голову. Но тогда почему он, Павел Князев, в общем-то мало чем отличный от своих товарищей, нелюдим? «Взрослею, верно, — так думал геолог. — Двадцать шесть стукнуло. Юность ушла, ушла». Разве можно, рассуждал Павел, сравнить его, теперешнего, с тем наивным мальчиком, который когда-то впервые прилетел на свою первую студенческую практику? Детская мечта совершать великие открытия разлетелась в пух и прах: время кустарей-одиночек, оказывается, давно кануло в Лету. Вместо золотых самородков и кимберлитовых трубок — бесчисленные хозяйственные заботы и план, план, план… Завтра маршрут номер девять — одиннадцать километров строго на северо-запад. Послезавтра маршрут номер десять — двенадцать километров на северо-восток. Общая геологическая съемка земли. Образец на геохимию. Образец для шлифа. На спектрозолотометрический анализ. И бесконечные отчеты, отчеты… Павел понимал, что действовать на авось, вести поисковые работы без общей геологической съемки земли, отчетов, геофизики, аэрофотосъемки так же нелепо в наше время, как пахать землю деревянной сохою, ведь поиск в геологии — кропотливая, подчас скучная работа людей многих специальностей. Но расстаться с юношеской мечтою самому найти богатые месторождения золота, алмазов было трудно. А расстаться пришлось.