Жалюзи отодвинулись, и в окно высунулся по пояс, облокотился о подоконник Парфенов, — вместо парусиновой блузы на нем был военный френч со снаряжением.
— Ай-ай-ай, — сказал он Ливеровскому, — ну, и заграничные гости… Ай-ай-ай… Когда перестанете гадить?
— Кто он такой? — закричал Ливеровский. Гусев сказал:
— Начальник речной охраны Средневолжского края и мой начальник.
— Ай-ай-ай, — Парфенов качал головой, — напрасно только людей подводите, господин вицеконсул… Все равно мы ваши карты раскроем, воровать вам не дадим… Зря деньги кидаете, получаете конфуз. Торговали бы честно…
— Где миссис Ребус?
— Временно в моей каюте. Уворованные вами рукопись и копия оказались у дамочки под подушкой. Неудобно. А Хопкинсона вы, сукины дети, чуть не угробили. Так нанюхался хлороформу: слышите — мычит в капитанской каюте.
Рысью мимо пробежал капитан. К пароходу подчаливал катер речной охраны. Парфенов исчез в окошке. Палуба осветилась.
— Сдались? — спросил Гусев.
Ливеровский бешено топнул желтым башмаком. Парфенов вышел на палубу, нагнулся вниз к катеру:
— Ну что? Выловили всех троих? А? Давайте их наверх.
Зыбкой походочкой появилась Шура, прижимала руки к груди, хрустела пальцами… Робко ныряла головой то в сторону Гусева, то Парфенова.
Парфенов ей:
— Ай-ай-ай… Вот и верно, что глупость — хуже воровства.
— Знаете, уж чего-чего, — Шура сразу осмелела, — а я до того за советскую власть… И надо же… (На Ливеровского)… Этот серый альфонс меня попутал…
По трапу поднялись Хренов, Бахвалов и профессор. С них ручьями текла вода. Сзади — охрана. Шура всплеснула руками, кинулась к профессору:
— Валька, на кого ты похож!
Профессор поднял палец:
— Я вас не знаю, гражданка Шура… (И Парфенову:) Я потерял данное мне на хранение счастье целого народа. Судите меня…
— Нашли, успокойся, товарищ, — сказал Парфенов… В эту минуту, как зверь из клетки, от стола к борту пролетел Ливеровский и в упор стал стрелять в Хренова и Бахвалова. Но курок револьвера только щелкал осечками. Гусев спокойно:
— Брось, вицеконсул, патроны же я вынул из твоей пушки.
СЕРГЕЙ КОЛБАСЬЕВ
БОЛЬШОЙ КОРАБЛЬ
1
«Любезная сестра, при сем препровождаю некоторое количество воблы, два фунта паюсной икры, полпуда ржаной муки и фунт настоящего калмыцкого чаю (верблюжья моча на кирпичах), общим счетом около 28,175 малых калорий. Питайся и толстей!
На прошлой неделе погиб длинный Белкин, с которым я познакомил тебя в Котке и которого звали Полковником или Коровой Бейлиса. Еще погибли Васька Головачев и пресловутый Туман. Прочие целы, живут здорово и чувствуют себя отлично. Я, например, на полный ход наслаждаюсь своим земным бытием, и для совершенного счастья мне не хватает только кальсон. С первой оказией вышли три пары, оставшиеся в верхнем ящике комода.
Обращаю твое особое внимание на подателя сего, Леонтия Демина двадцати трех лет. Это не военмор, а подлинный джокер, способный заменить любую карту в колоде, но судьба его тем не менее печальна.
Знаешь ты, что такое джокерное мучение? Помнишь ли, какие чувства бушуют в груди, когда обязательную игру нужно разрешить тройкой, а у тебя на руках бестолочь с джокером, из которого ничего не получается?
Демин — гальванер и дальномерщик, но приборов управления огнем на наших посудинах не водится, а дистанцию при стрельбе мы меряем большим пальцем. Не найдя применения по специальности, он попросился мотористом на мой парадный командирский катер полированного гнилого дерева и великолепно справлялся, пока чертова посудина не затонула без всякого предупреждения на самой середине Волги. (Рулевой погиб, а мы с Деминым выплыли, потеряв ботинки.)
Тогда я назначил его коком. Он сразу проявил врожденные кулинарные способности, но на следующий день выяснилось, что ему не из чего готовить.
Он пришел ко мне совершенно расстроенный. Он хотел воспользоваться: свободным временем, чтобы пополнить свое образование, но вся присланная нам политическая литература почему-то состояла из ста экземпляров стишков Василия Князева.
При джокерном мучении выход только один: издать горестный вздох и бросить карты. Поэтому, а также по его личной просьбе я с горестным вздохом откомандировал Демина в Балтику, где под твоим руководством…»
Чтение внезапно было прервано глухим ударом и звоном стекол. Опустив письмо, Ирина Сейберт взглянула в окно.
— Как вы думаете, он скоро кончит рваться?
Но Демин думал о другом. От неожиданности он вздрогнул и выронил фуражку. Наклонился, чтобы ее поднять, чуть не опрокинул стул и выпрямился настолько смущенным, что отвечать не мог.
Ирина улыбнулась. Улыбаясь, она совсем так же морщила нос, как ее брат, командир «Розы Люксембург». Это сразу успокоило Демина.
— Форт Петр, — сказал он. — У них рвутся мины.
— Знаю, — кивнула головой Ирина и задумалась. Перед ней с фуражкой в руках стоял исключительно хороший парень. Светлоглазый, светловолосый и без всякого клешного шика. Кем он мог быть до службы?
— Вы знаете, что такое джокерное мучение? — вдруг спросила она.
— Никак нет, — ответил он, густо краснея.
2
Верблюд взял свои карты и, медленно выжимая одну за другой, стал их просматривать. Кривцов свои развернул сразу, развернув, пересортировал, а потом, точно примериваясь, два раза осмотрел ставки на столе. Он был плохим игроком.
— Джокерное мучение? — спросил старший артиллерист Поздеев, человек с темным, покерным лицом.
— Не разрешаю, — ответил Кривцов.
— Пять, — заявил Верблюд, и стол вздрогнул от гулкого удара снизу.
— Здорово, — сказал механик Лебри. — А что будет, когда рванет тротил?
— Будет много здоровее, — ответил минер Растопчин.
— И еще пять, — подтвердил Поздеев.
Этот разговор происходил на Горячем Поле, в номере седьмом. Не на известной неспокойным населением площади островного города, а на другом Горячем Поле, на поперечном коридоре над турбинами последнего линейного корабля, действительно горячем от этих турбин.
Седьмой номер, следовательно, был не домом, а каютой, и в нем собрались последние покеристы. Хозяин его, прозванный Верблюдом, вахтенный начальник Алексеев, всегда держал открытой свою гостеприимную дверь гофрированной стали, тем самым преследуя не только вентиляционные, но и политические цели.
Разве можно было заподозрить в азарте сидящих в открытой каюте, играющих в игру, явно непохожую на железку, называемую «викжель», или на двадцать одно, и расплачивающихся круглыми медными номерками четвертой роты? Разве можно было угадать, что каждый такой номерок стоил пять рублей — ровно столько же, сколько два десятка «Гражданских» папирос.
И покер шел по кругу упорной борьбой тяжелых комбинаций, длительным разрешением обязательных игр, блефами, полным напряжением и суррогатом подлинной жизни.
3
Мешок, который Демин, выходя из подъезда, вскинул на плечи, был очень легок. Мне нравится в Демине, что он жил и мыслил не желудком и жизнь его отнюдь не нуждалась в подмене суррогатами. Мне приятно, что ему был неизвестен термин «джокерное мучение».
Мешок был легок, и, взвалив его на плечи, Демин улыбнулся. Дурак, как есть дурак, и что только командирская сестра с нем подумала!
Он недоуменно покачал головой и вдруг ощутил необходимость еще хоть раз ее повидать. Только бы придумать, по какому делу к ней зайти.
Он взглянул на ее окно, но в нем неожиданно увидел сорокалетнюю женщину с лошадиной челюстью.
— Я тетка вашего командира, — представилась она.
— Есть, тетка! — обрадовался Демин.
Совсем как Сейберт скосив голову, она неодобрительно его осмотрела.
— Это вы привезли посылку?
