— Четырьмя. Ты все время забываешь о Фалломе. А риска практически не было, насколько я могла судить. Пойми… представь, ты увидел картину, настоящий шедевр, существование которого грозит тебе гибелью. Тебе достаточно было бы махнуть по холсту широкой кистью с краской как попало, и картина была бы уничтожена навеки, а ты — спасен. А теперь представь, что вместо этого ты внимательно изучаешь картину и делаешь мазки то здесь, то там, а где-то соскребаешь немного слой старой краски — тем самым, ты можешь достаточно сильно изменить картину для того, чтобы избежать смерти, и все же сохранить ее как шедевр. Естественно, необходимо старательное предварительное изучение. На это уйдет время, но наверняка, если бы оно у тебя было, ты попытался бы спасти картину так же, как и свою жизнь.

— Может быть, — кивнул Тревайз. — Но в конце концов ты таки уничтожила этот шедевр, рассмотрев его со всем вниманием. Широкая кисть опустилась на холст и зачеркнула все чудесные мельчайшие оттенки цветов и нежные сочетания форм и образов. И сделала ты это мгновенно, когда под угрозой оказалась жизнь маленького гермафродита, в то время как опасность для нас с Пелоратом и тебя самой тебя на это не подвигла.

— Нам, чужестранцам, немедленная гибель не грозит, а вот Фаллому, мне показалось, наоборот. Я была вынуждена выбирать между роботами охраны и Фалломом. И, не имея в запасе времени, я выбрала Фаллома.

— Неужели это так и было, Блисс? Быстрый подсчет и взвешивание в пользу одного и другого разума, стремительное вынесение приговора по делу столь сложному и важному?

— Да.

— А я тебе вот что скажу. Дело может быть совсем в другом. Рядом с тобой был ребенок, обреченный на смерть. Тебя охватило инстинктивное чувство материнства, и ты спасла дитя, тогда как раньше ты лишь просчитывала степень риска, которому подвергались трое взрослых.

Блисс залилась легким румянцем.

— Возможно, нечто подобное и было, но не в таком карикатурном виде. За этим тоже стояли вполне рациональные причины.

— Интересно! Если за этим стояли вполне рациональные причины, ты же должна была сделать другой вывод. Этому ребенку суждено было встретить судьбу, неизбежную в его обществе. Кто знает, сколько тысяч детей было убито, чтобы поддерживать постоянно число жителей, которое соляриане считают оптимальным для своего мира.

— Не совсем так, Тревайз. Ребенок был бы убит из-за того, что оказался слишком молод для наследования. А это произошло потому, что его родитель умер преждевременно, потому что я его убила.

— В тот миг, когда мы стояли перед выбором — убить его или погибнуть самим.

— Не важно. Я убила его родителя. Я не могла стоять рядом и смотреть, как по моей вине убивают ребенка… И потом, это даст возможность изучить сознание такого типа, какой никогда прежде не изучался Геей.

— Сознание ребенка.

— Он недолго останется таким. Он разовьет мозговые преобразователи. Они дают солярианам такие способности, каких Гея достичь не может. Одно лишь поддержание тусклого света и включение механизма открывания двери полностью меня истощило. Бандер же мог снабжать энергией все свое поместье, настолько же большое и сложное, как город, который мы видели на Компореллоне, — и делал это даже во сне.

— Следовательно, ты смотришь на этого ребенка как на важный вклад в фундаментальные исследования сознания.

— Да, пожалуй.

— Я так не думаю. Мне сдается, на борту у нас появилась опасность. Большая опасность.

— Какая опасность? Фаллом может отлично приспособиться — с моей помощью. Он разумен и, похоже, уже немного привязался к нам. Он ест, когда мы едим, ходит за нами, и я/мы/Гея можем получить знания неоценимой важности, исследуя его мозг.

— А что, если он родит детеныша? Ему не нужен партнер — он сам себе и муж и жена.

— Пройдет еще много лет, пока он достигнет половой зрелости. Космониты живут столетиями, а соляриане не горели желанием увеличивать свою численность. Задержка воспроизводства, вероятно, генетически заложена у всех них. У Фаллома еще долго не будет детей.

— Откуда ты знаешь?

— Я не говорю, что знаю. Просто пытаюсь рассуждать логически.

— А я говорю тебе, что Фаллом может оказаться опасным.

— Ты не знаешь этого наверняка. И ты как раз рассуждаешь без всякой логики.

— Я чувствую это, Блисс, безо всяких на то причин. Ведь это ты утверждаешь, что моя интуиция непогрешима.

Блисс нахмурилась и смутилась.

Пелорат задержался у двери рубки и робко заглянул внутрь. Казалось, он пытается понять, сильно занят Тревайз или нет.

Руки Тревайза лежали на пульте, как всегда, когда он входил в контакт с компьютером. Смотрел он на обзорный экран. Пелорат решил, что Тревайз таки занят сильно и стал терпеливо ждать, стараясь не шевелиться, чтобы не помешать.

Наконец Тревайз заметил Пелората. Правда, посмотрел он на него довольно-таки отрешенно. Глаза его смотрели отстраненно, взгляд блуждал. Как будто во время контакта с компьютером он видел, думал, жил несколько иначе, чем обычно.

Однако он медленно кивнул Пелорату, словно образ друга, с трудом проникая в сознание, произвел наконец какое-то воздействие на те участки мозга, что отвечают за распознавание зрительных образов. Затем, спустя мгновение он отнял руки от пульта, улыбнулся и вновь стал самим собой.

— Боюсь, я оторвал тебя от дела, Голан, — извиняющимся тоном проговорил Пелорат.

— Ничего страшного, Джен. Я просто производил проверку готовности к Прыжку. Теперь мы готовы, но я думаю, что выжду еще несколько часов, на всякий случай.

— Разве случайности имеют к этому какое-то отношение?

— Да нет. Это всего лишь поговорка, — улыбаясь ответил Тревайз, — хотя от случайностей никто не гарантирован, по крайней мере, теоретически. Ну, что стряслось?

— Могу я сесть?

— Конечно, но давай лучше пройдем в мою каюту. Как там Блисс?

— Прекрасно. — Он откашлялся. — Она снова спит. Она должна выспаться, ты же понимаешь.

— Естественно. Гиперпространственный разрыв. Понимаю.

— Верно, дружочек.

— А Фаллом?

Тревайз устроился на кровати, предложив стул Пелорату.

— Помнишь те книги из моей библиотеки, которые ты распечатал через компьютер для меня? Сказки и предания. Он читает их. Конечно, он слабо понимает галактический, но, кажется, ему доставляет удовольствие произносить слова вслух. Но… почему-то я говорю о нем в мужском роде. Почему бы это, как ты думаешь?

— Возможно, потому, что ты сам мужчина, — пожал плечами Тревайз.

— Может быть. Он страшно умный, знаешь ли.

— Я просто уверен в этом.

Пелорат замялся.

— Я вижу, тебе не очень-то нравится Фаллом.

— Ничего не имею против него лично, Джен. У меня никогда не было детей, и я, в общем, никогда не питал к ним особо нежных чувств. А у тебя вроде бы были дети, насколько я помню?

— Сын. Знаешь, это такое удовольствие — иметь сына, особенно когда он еще маленький. Может быть, именно поэтому я невольно считаю Фаллома мальчиком. Это возвращает меня на четверть века назад.

— У меня нет никаких возражений из-за того, что он тебе нравится, Джен.

— Ты тоже полюбишь его, если только попробуешь отнестись к нему непредвзято.

— Думаю, что да, Джен, и в один прекрасный день я, может быть, попробую.

Пелорат помолчал немного и сказал:

— Ты, наверное, уже стал спорить с Блисс.

— На самом деле мне не кажется, что мы так уж много спорим, Джен. Мы с ней в действительности вполне нормально сотрудничаем. Вчера мы даже очень конструктивно побеседовали — без криков, без взаимных упреков — насчет того, почему она не сразу вывела из строя роботов охраны. В конце концов она продолжает спасать нам жизнь, так что я не могу предложить ей что-либо, кроме дружбы, не правда ли?

— Да, понимаю. Только я не про это. Я про споры, а не про «ссоры». Я про ваше постоянное расхождение во мнениях о Галаксии как противоположности индивидуальности.