При этом политики все больше говорили о гуманизме. Идеи демократии и равенства завоевывали страну за страной. Но один из современников этих тенденций, самый прославленный норвежский писатель, оказывался все дальше от ритма жизни своего народа.
Гамсун в значительной степени связывал себя с авторитарными и антидемократическими тенденциями, которые набирали силу в разных странах.
Друзья и недруги в Стокгольме
В конце лета 1920 года члены Шведской академии обсуждали кандидатуру нобелевского лауреата в области литературы.
Кандидатуру Гамсуна предложили уже в третий раз. Ее активно поддерживали многие. Одним из них был Эрик Аксель Карлфельдт{60}, один из самых больших авторитетов в Шведской академии в области литературы. В 1918 году многие члены академии выступили за присуждение Нобелевской премии ему, но он, будучи секретарем Шведской академии, отказался.
Когда в 1919 году Пер Хальстрём пришел к выводу, что книги Гамсуна лишены идеалистической направленности и что писатель не собирается меняться, то именно Карлфельдт предложил глубже изучить сущность требования, предъявляемого к писателям. Дело в том, что обязательной была идеалистическая направленность того или иного произведения, и с самого начала это требование использовалось не как аргумент в оценке его литературных достоинств, а в значительной степени в политических целях. В написанном Карлфельдтом заключении по поводу прозы Гамсуна он сам, будучи лирическим поэтом, выразил чувство восхищения его прозой.
При этом у Карлфельдта была и сверхзадача.
Карлфельдт не мог не видеть, что этот принцип используется как предлог для разных спекуляций, из-за которых многие выдающиеся писатели и критики не смогли стать членами Шведской академии, а кандидатуры таких писателей, как Ибсен, Стриндберг, Золя, Толстой, Марк Твен, Джозеф Конрад и Горький, выдвигавшиеся на Нобелевскую премию, были отклонены по политическим мотивам.
Будучи секретарем академии, Карлфельдт ощущал потребность оценивать эстетические качества произведений соискателей, вместо того чтобы заниматься обсуждением этической составляющей их произведений, часто с весьма субъективных и политически конъюнктурных позиций. С учетом этих факторов он выдвинул в качестве нобелевского лауреата на 1920 год Кнута Гамсуна.
Согласно правилам основные кандидаты, выдвигаемые на ежегодную премию, расставляются в списке по степени значимости для последующего окончательного голосования в академии. На этот раз три голоса из пяти было подано за Гамсуна. Сельма Лагерлёф и Хенрик Шюк{61} не хотели «признавать норвежца». Было даже высказано замечание относительно «норвежской грубости Гамсуна». Эти двое были за то, чтобы присудить Нобелевскую премию Георгу Брандесу.
В то время как Карлфельдт продолжал доказывать всем литературную значимость произведений Гамсуна, его коллега, председатель Нобелевского комитета Харальд Йерне{62}, сделал обходной маневр. Нобелевская премия, как правило, присуждается писателю за творчество, но были прецеденты, когда ее присуждали за какие-то отдельные творческие достижения. Профессор истории Йерне указал на одно из положений в завещании Нобеля, на которое ранее мало обращали внимание. А именно: премия может присуждаться тому, кто своей творческой деятельностью сделал в текущем году что-то общезначимое. Заключение главы академии было таково: правила присуждения были скорее в пользу кандидатуры Гамсуна, нежели против. Правда, надо отметить, конечно, что роман «Плоды земли» вышел три года назад, но справедливо и то, что он отвечает требованиям, предъявляемым к произведениям нобелевских соискателей, — таков был ход мысли Йерне[277].
Неужели случилось так, что писатель, который столь часто с презрением отзывался о близоруких кабинетных ученых и об ограниченности книжного знания, получит Нобелевскую премию именно благодаря тому, что подобный «близорукий ученый» сумел вдумчиво истолковать завещание Нобеля?
В середине сентября 1920 года Гамсун так еще и не закончил «Женщин у колодца». Он жаловался, что этот «чертов роман никак не идет»[278].
Он пытался решить проблему двумя способами. Договорился о продлении срока сдачи рукописи более чем на неделю. Кроме того, решил тот материал, который ему никак не удалось включить в эту книгу, включить в следующую.
Он настоял также на том, чтобы была организована утечка информации в газеты, кто-то должен был ненароком сообщить публике название нового романа.
Гамсун много раз насмехался над Ибсеном, который любил всегда выглядеть загадочным и путем разных хитроумных слухов и публикаций в газетах умел вызвать интерес к своим еще не вышедшим произведениям. А теперь он делал то же самое.
И уже вскоре в шведской «Дагенс Нюхетер», так же как и в норвежской «Афтенпостен», датской «Политикен» и других скандинавских газетах, появилась статья «Нобелевским лауреатом в этом году станет Кнут Гамсун!». При этом «Дагенс Нюхетер» сообщала, что информация получена из хорошо информированного источника[279].
Наконец совершенно измученный Гамсун закончил свой роман. Он наверстал упущенное. Роман «Женщины у колодца» должен был выйти одновременно в Кристиании, Копенгагене и Стокгольме к 10 ноября. Цена экземпляра — 19 крон, что почти равняется недельному жалованью горничной.
Издатель Гамсуна Кёниг говорил всем, что не удивлен тем, что Гамсун чувствует себя таким утомленным, ведь за последние семь лет он написал 109 авторских листов, что соответствует написанию в среднем одной привычной для всех по объему книги в год. Творческие достижения Гамсуна и ритм творческой работы достойны восхищения, в таком ключе высказался Кёниг.
Его издательство только что сдало в печать первый тираж книги «Женщины у колодца», 14 тысяч экземпляров, в то время как от книготорговцев поступил сигнал о том, что спрос на книгу поистине велик.
Рецензенты проявляли не меньший интерес к новому роману Гамсуна, написанному после «Плодов земли». Первые рецензии должны были появиться в печати 11 ноября.
И вот они появились. «Жизнелюбивая и одновременно язвительная и горькая книга», — написал автор в целом хвалебной рецензии в «Афтенпостен». Швед Йон Ландквист, который за три года до этого написал книгу о Гамсуне, высказался весьма недвусмысленно. Психолог и литературовед, он увидел совершенно отчетливую связь между стремлением писателя наделить некими садомазохистскими чертами своих прежних героев — странников и бродяг — и его теперешним интересом к психологии инвалида. Некоторые критики морщили нос по поводу темы и идеи романа, другие шептали о том, что «железо» писателя, как он писал в романе «Странник играет под сурдинку», когда-то было раскаленным докрасна, а теперь почти остыло[280].
На следующий день на страницах всех скандинавских и немецких газет появились материалы о Гамсуне — нобелевском лауреате.
Первым позвонил в Нёрхольм (тогда туда еще не доставлялись газеты) редактор местной газеты, выходившей в Гримстаде. Он поздравил Марию и спросил о реакции самого лауреата на известие о присуждении ему премии.
Разве им не сообщили непосредственно из Швеции?
— Нет.
Оба — и редактор, и жена Гамсуна — были согласны в том, что Гамсуна официально известят позднее.
Как и во всякий другой день, Гамсун сидел за завтраком в полном одиночестве за красиво накрытым столом в столовой.
Мария множество раз играла ту самую роль, которая фигурирует в пьесах Ибсена и других драматургов, — когда старая или молодая горничная входит в комнату на сцене иногда справа, а иногда слева, объявляет о каком-то событии и тут же покидает сценическую площадку.
