В течение лета 1920 года у Гамсуна было три всплеска творческой активности. И вскоре роман уже был близок к завершению. Начало и конец всегда давались Гамсуну с трудом. Его отец, портной, внушил сыну, как важны в работе самые первые стежки и как плохо для общего впечатления от готовой вещи, когда портной медлит с окончанием, понапрасну крутит и мнет материю.

В июле он уже прочитал корректуру тех страниц романа, которые ранее сдал в издательство. Он не доверял наборщикам, которые игнорировали его требование набирать в некоторых местах текст вразрядку, а продолжали использовать курсив, о котором писатель говорил: «Курсив — это убожество, какая-то современная короста»[275].

Гамсун пригласил издателя Кёнига в Нёрхольм. С гордостью он обошел с ним свои владения, демонстрируя свой рай земной, после того как приветливый датчанин одарил детей подарками из Дании и их отправили играть, чтобы они не мешали взрослым. У посетителя были весьма важные темы для разговора с их отцом.

Это касалось, в частности, ситуации с изданием книг Гамсуна в Англии, которой они оба были недовольны. Так же как и другим иностранным авторам, Гамсуну было довольно трудно пробиться к читателю. Они считали, что надо начать с «Пана». Разные издательства пытались продвинуть книги Гамсуна в Англию, но безуспешно. Хегель и другие члены правления «Гюльдендаля» намеревались открыть свои филиалы в Лондоне и Чикаго.

Шли переговоры о передаче прав на некоторые романы Гамсуна крупному американскому издательству «Альфред Кнопф». Кёниг не мог не признать, что Кнопф предоставил Гамсуну хорошие условия. Посредником при переговорах было агентство «Куртис Браун», которое попросило писателя Герберта Уэллса высказать свое мнение о «Плодах земли». Тот заявил, что это поистине величайший роман из когда-либо созданных, книга, наполненная мудростью, юмором и теплотой[276].

Кёниг обещал довести до сведения сотрудников «Гюльдендаля» в Копенгагене желание Гамсуна ускорить переговоры с американцами и его раздражение по поводу медленного продвижения его книг в Великобритании.

Внезапно разговор с Кёнигом прервался. Гамсун был решительно не согласен с предложением издательства не включать в состав собрания сочинений его пьесы и стихи в связи с ростом цен на бумагу и типографские услуги.

Осенью 1920 года Гамсун закончил одну из своих самых мрачных книг. Отвращение Гамсуна к современному либеральному городскому сообществу, которое порождает процессы демократизации, индустриализации и психологию общества потребления, делает атмосферу в книге порой просто беспросветной.

Выражение игривой насмешки на лице автора сменяется здесь мрачной гримасой.

В книгах о Сегельфоссе он показывает, как никому не удается избежать влияния современного общественного развития. В «Плодах земли» он утверждает, что идеальной жизни могут добиться те, кто способен полностью отказаться от городской цивилизации. Около тридцати лет назад Гамсун изобразил гибель своего героя Нагеля, задохнувшегося в тяжелой, обжигающей атмосфере маленького городка. А убогий Минутка, способный лишь на фантазии, выжил. В «Женщинах у колодца» подобного рода калека становится главным героем.

Психология калеки занимала воображение Гамсуна с тех пор, как он с сестрой Софией Марией жил в течение нескольких лет в доме увечного брата матери, дяди Ханса. Теперь в его новом романе ущербное существо становится символом современной цивилизации и ее порождения — городского человека, который выживает всегда, выживает из-за своей паразитической психологии. Сильные мужчины и женщины могут погибнуть, а слабые и нетрудоспособные выживают. Об этом писал он в «Женщинах у колодца»: «Оливер же был сделан из более прочного материала; бесшабашный, но не такой ранимый и чувствительный, как они, он гораздо легче сносил все горести и печали, уготованные ему судьбой. Уж на его долю их выпало предостаточно! Но, то пользуясь счастливым случаем, то удачливо воруя по мелочам, то провернув ловкое мошенничество, он неизменно вновь поднимался на ноги, вполне довольный собой и счастливый» [3; IV: 706].

Зловещий дух времени многих лишает корней. Он уже много писал об этом. В «Женщинах у колодца» он писал об этом с таким возмущением, как никогда. Герой нового времени, хозяин жизни, фабрикант «сманивал молодежь с места, определенного ей природой, и использовал ее силы для своего обогащения. Вот что он делал. Он создал четвертое сословие в мире, где и раньше сословий было больше, чем нужно, создал целый класс индустриальных рабочих, людей, чей труд наименее необходим в жизни. И вот мы видим, в какое искаженное подобие человека превращается такой индустриальный рабочий, после того как обучится искусствам высшего сословия: он бросает лодку, бросает землю, бросает дом, родителей, братьев и сестер, бросает домашнюю скотину, деревья, цветы, море, высокое небо Господне, а взамен получает парк с аттракционами, зал для собраний, кабак, готовый хлеб и цирк. Ради этих благ он выбирает жизнь пролетария. После чего он начинает роптать и провозглашает: мы рабочие» [3; IV: 503].

В «Женщинах у колодца» Гамсун выступает провозвестником Судного дня, пытаясь спасти людей от соблазняющих их лжепророков. Гамсун в этом не был одинок. После войны повсюду в Европе возникали сообщества, которые отчаянно пытались противостоять новому времени. Члены этих сообществ, как и сам Гамсун, пытались совместить несовместимое. Так, присущая крестьянину подчиненность своей судьбе противостояла желанию людей самостоятельно строить свою жизнь. Мистика против науки. Биология против интеллекта. Привязанность к дому и традициям в противоположность свободному образу жизни. Крестьянин в противовес индустриальному рабочему и буржуа. Индивидуальная ответственность отдельной личности в противовес ответственности, разделенной между многими. Свой дом и свой род против безликого общества. Патриархальный порядок в противовес эмансипации и демократии. Хозяйственная необходимость в противовес промышленному производству и культу потребления. Эти люди отдали свои голоса реакции, надеясь вернуть из прошлого лучшее.

Отвращение Гамсуна к общенародным выборам росло из года в год, после того как в его стране ввели всеобщее избирательное право и люди все больше начали им пользоваться. Печатные органы разных партий превратились в трибуны, где самоутверждались ничтожные личности, разного рода карьеристы и политические спекулянты. Гамсун возмущался всем этим, он считал, что всеобщее избирательное право не дает индивиду реальной возможности проявить себя. Подлинные индивидуальности проявляют себя в предпринимательстве, науке, искусстве. Он видел это в Америке. Он считает, что то же самое относится и к Норвегии.

Его недовольство распространяется также и на людей среднего достатка. По его мнению, многие из них под влиянием духа времени стали одержимы жаждой обогащения, усвоили потребительскую психологию, занялись погоней за удовольствиями. Жизнь должна вернуться в нормальное русло. Он надеялся, что придет кто-то сильный и поставит весь мир на место, как сорвавшуюся с петель дверь.

Большие надежды Гамсун связывал с новой войной. После четырех лет войны англичане вновь были победителями на полях сражений и в светских салонах, где формировалось будущее Европы. Нигде еще его англофобия не была выражена столь отчетливо и недвусмысленно, как в «Женщинах у колодца». «Вероятно, эти англичане думают, что бог у них какой-то свой, особый, как, например, собственная денежная единица. Иначе как объяснить, что они непрерывно ведут захватнические войны в самых разных уголках земного шара и, побеждая в них, считают, что совершают полезное, благородное дело?» — вот какие слова вкладывает он в уста одного из своих персонажей.

Все больше и больше появлялось в Европе людей, которые указывали на евреев как на агентов разрушительного духа времени. А Гамсун в этой роли видел британцев.