Обогащенный множеством новых впечатлений, он вернулся в Лиллесанн, окунулся в его причудливую атмосферу. Жизненный опыт этих дней он использовал при написании книги, которая, как он считал, будет лучше «Голода».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Смерть пророкам
Гамсун давно мечтал писать так, чтобы его ставили в один ряд с Ибсеном и другими выдающимися норвежскими собратьями по перу. Летом 1890 года он в полной мере осознал, насколько ему мешает стоящее на его пути поколение именитых норвежских писателей. Он связывал это отнюдь не с недостатками своего романа «Голод», а с рецензентами, которые долгие годы кормились прославлением общепризнанных пророков.
И вот теперь появилось великое произведение Гамсуна.
Но, увы, рецензенты не сочли «Голод» великим произведением. Некоторые отклики были положительными. Из норвежских газет первой выступила «Верденс Ганг»: отмечалось дарование крупного масштаба, редкое стилистическое мастерство. «Дагбладет» писала о новом явлении, литературном мастере, кудеснике слова. Копенгагенская «Бёрс-Тиденде» приветствовала его изысканное новаторское искусство. «Подлинный темперамент художника, пронзительная поэзия» — так писала о нем эта копенгагенская газета[77]. Гамсун собирал положительные отклики, но их сводили на нет многочисленные критические суждения.
Рецензент одной датской газеты посоветовал ему наняться работать санитаром морга в современном литературном сумасшедшем доме. В своей статье в «Политикен» Брандес выразил сомнение, что отчаянно голодающий человек способен так легко расстаться с последними грошами, как это делает герой «Голода». У одних вызывали протест эротические сцены, у других — богохульство, спор со Всевышним, о котором Гамсун с гордостью заранее всем рассказывал. Некоторые называли его книгу грубой, циничной, мерзкой, но таких было меньшинство. В общем и целом первые рецензии, особенно в левой прессе, можно назвать благожелательными.
Но именно негативные отзывы он смаковал и впитывал в себя, они как будто придавали ему сил, мобилизовывали его энергию для борьбы, как будто бы он даже был каким-то образом зависим от них. «Я наполнен до краев, просто переполнен замыслами, — уверял он Эрика Скрама. — Разрази меня Господь, я им еще покажу, этим нашим четырем пророкам, у них глаза на лоб полезут».
При этом он расстается с идеей написания сборника психологических новелл. «Я постоянно обдумываю и сочиняю нечто такое невероятное, что, клянусь Богом, до меня на этой земле никогда не было написано»[78].
Скраму писал о «Голоде» в датском «Тильскуерене» и в норвежском «Самтиден», где заявил, что книгу можно отнести к числу лучшего из того, что было написано в Европе за последнее время.
Гамсун перечитал рецензию, наверное, раз тридцать: «Я напишу такой гимн любви, что и Аллах, и Бьёрнсон содрогнутся». Это высказывание, безусловно, является реакцией на комментарий одного из рецензентов, полагавшего, что поведение главного действующего лица романа, который отшатывается от Илаяли, хотя сам страстно добивался ее, — это поведение импотента. Этот же рецензент пишет, что автор вообще не силен в эротических сценах и многие детали у него как бы повисают в воздухе. Эти упреки были восприняты Гамсуном как страшное оскорбление.
Он решил, что следующая его книга будет представлять толстый роман, который наглядно покажет, что никто так не разбирается в жизни, как Гамсун, и никто не может так хорошо ее описать![79] Теперь Гамсун уже внедрился в политические и литературные круги, познакомился с обоими братьями Брандесами в Копенгагене и с влиятельным окружением Бьёрнсона, с норвежскими консерваторами и многими представителями левых радикалов.
Сложные жизненные ситуации, в которые доводилось попадать Гамсуну, пробуждали стремление противостоять им, что сформировало у него опасную жажду борьбы.
Так, например, после выхода в свет книги об Америке издатель вновь пытался убедить Гамсуна, что критика была гораздо более многообразной и благожелательной, нежели он воспринимает ее. Филипсен явно не видел, в какой степени Гамсун следовал своей собственной программе действий. Когда Филипсен мягко дал ему понять, что первый тираж в 2000 экземпляров вряд ли будет распродан и что требования Гамсуна завышены, так как тот просил за новую книгу аванс в 400 крон, Гамсун почувствовал себя оскорбленным. А в те времена заработок квалифицированного ремесленника составлял три кроны в день. Гамсун постоянно твердил, что «„Голод“ — это книга, подобной которой никто еще не писал, это редкая, выдающаяся книга»[80]. Самым ярким свидетельством этого стал интерес к творчеству Гамсуна в Германии. Врач Ганс Курелла, издатель международного психиатрического журнала, хотел опубликовать его книгу на немецком языке в качестве научного материала.
О книге уже писали две немецкие газеты, и издатель, и переводчик Ибсена в Германии — оба прислали Гамсуну телеграммы уже через две недели после выхода книги в свет в Германии. Оба хотели договориться о правах. Кроме того, нашлось и еще одно немецкое издательство, проявившее интерес к книге Гамсуна, Филипсен получил в связи с этим уведомление.
В целом ряде своих писем Гамсун пишет о том, сколь велик был интерес к «Голоду» в Германии и Австрии. Вскоре стало известно, что журнал «Фрайе Бюне»{19} хочет опубликовать книгу как роман с продолжением. Журнал выходил в издательстве Самуэля Фишера, который хотел видеть эту книгу на немецком рынке в следующем году. Тем самым у Гамсуна появилась возможность быть изданным в том же издательстве, что и Ибсен.
Вдохновленный успехом в Германии, Гамсун попытался вступить в контакт с Вильямом Арчером, переводчиком Ибсена, энтузиастом и популяризатором норвежской литературы в Англии[81].
То, как был принят «Голод», явилось для Гамсуна лишним свидетельством необходимости расчистить место для новой литературы — психологической. Игнорирование в большей части правой прессы и частично негативная критика «Голода» в левой свидетельствовали, согласно мнению Гамсуна, лишь о том, как ужасно изображала человеческие характеры привычная, по его мнению, «шарлатанская норвежская литература с ее морализаторством, литература, не способная изобразить неповторимую, причудливую душевную жизнь современного человека», сетовал он в письме своему шведскому коллеге Густаву Геерстраму. Одновременно он закончил свою мятежную статью «О бессознательной духовной жизни». Он послал ее в новый норвежский журнал «Самтиден»[82].
Добрая половина статьи является повествованием о том, как во сне он сочинил две истории. Он рассказал, каким образом с помощью техники ассоциаций он исследовал связи между пережитым в реальности и написанным в полусне. Раскрывая свою душевную жизнь и технические особенности собственного художественного метода, он тем самым косвенно указал на свою прямую связь с персонажем «Голода», и это давало повод для обоснования новой эстетики. Книги должны сочиняться писателями, которые обладают способностью проникновенно писать «о таинственных процессах, которые незаметно происходят в периферийных областях человеческого сознания, о безграничном хаосе ощущений, причудливой фантазии, высвеченной нашими чувствами; о слепых порывах мыслей и чувств, немых и бесследных коллизиях между ними, о загадочности нервных явлений, шепоте крови, мольбе суставов, всей жизни подсознания» [10: 301][83].
