Он получил множество откликов. Особенно много писем шло от издателей и переводчиков из Германии и Австрии. Так, он получил письмо от Марии Герцфельд^{20}. Ей он отправил свою новеллу «Азарт», судя по всему, совершенно не думая о возможном ее сходстве с романом Достоевского «Игрок». Теперь он послал ей статью «О бессознательной духовной жизни». У Герцфельд явно были хорошие связи, так как вскоре эта статья была опубликована в солидной газете «Франкфуртер Цайтунг».

Молодой орел начал вить себе мощное гнездо в Германии.

Держись, Ибсен!

Возможность ниспровергнуть Бьёрнсона, других пророков и их хваленые книги с лекционной трибуны казалась ему все более и более привлекательной. У себя на родине, после своего первого лекционного турне семь лет назад, подходящим местом для своих выступлений он счел Берген.

Лекции были назначены на осень.

По мере приближения времени лекций Гамсуна охватывало нервное возбуждение. Заинтересуются ли бергенцы его лекциями, придут ли на его выступления, ведь они — часть норвежской публики, у которой в мозгах засело представление о непревзойденности «четверки великих»^{21}.

Уже за две недели до начала лекций он приезжает во второй по величине город Норвегии. Через три городские газеты он бомбардирует бергенцев анонсами о предстоящих лекциях. К тому моменту, как он взошел на трибуну 19 февраля 1891 года, их набралось двадцать семь штук. Огромную помощь ему оказала Болетте Павелс Ларсен, писательница, переводчик и рецензент в «Бергене Тиденде». После ее восторженной рецензии на «Голод» между ними завязалась переписка, установилось абсолютное доверие; в своих письмах он даже поведал ей кое-что о своих любовных отношениях с женщинами.

Зал был рассчитан на триста слушателей, многие советовали ему снять помещение поменьше. Но уже в четверть восьмого зал был переполнен. Публика стояла вдоль стен и в дверных проемах. В половине восьмого в зал перестали пускать. Среди публики было на удивление много женщин. Лектор оглядел зал, в котором находилось около четырех сотен бергенцев, откашлялся и начал: «Дамы и господа! Сегодня я намерен поговорить о норвежской литературе, и то, что я скажу, боюсь, может неприятно поразить вас» [10: 303][84].

Он будет нападать на всемирно прославленную норвежскую литературу, чтобы освободить место для нового. Он намерен сосредоточить внимание публики на материалистической литературе, созданной «четверкой великих» на основании их демократических убеждений, английской меркантильной морали и в какой-то степени европейского реализма. В то время, когда во Франции проросла аристократическая, психологическая литература, которая теперь затмевает Золя и прочую социальную литературу, норвежская литература продолжает создавать так называемые социально значимые типы. Норвежские писатели предстают просто как друзья своих сограждан, а им надлежит быть знатоками человеческих душ.

Как, например, Бьёрнстьерне Бьёрнсон по своему призванию и способностям — народный просветитель, крестьянин и демократ. Его книги — как домашняя аптечка, крупицы знаний, рассеянные по его книгам, можно сравнить со снадобьями, которыми при случае он готов нас пичкать. Мы для него как дети.

Александр Хьелланн — человек с интересом к грубой материи жизни и свои знания в этой области распространяет на человеческую психологию. В его книгах то и дело раздаются всевозможные победоносные крики. «Так и слышишь звук открывающихся и захлопывающихся дверей банка, шуршание векселей, грохот якорной цепи швартующегося корабля» [10: 313].

Юнас Ли — вообще не лидер, а лишь заурядная посредственность, никакая не звезда, а всего-навсего лучик света, похожий на веселого добродушного дядюшку.

Далее он переходит к наиболее прославленному из всех: Хенрику Ибсену, персонажи которого представляют собой самые примитивные психологические типы. По мнению Гамсуна, такая упрощенность в описании душевных движений связана не только с ограниченными возможностями драмы как литературного жанра, но и с прямолинейностью Ибсена, неумением изобразить многообразие мира чувств.

Он говорит более полутора часов. Его провожают громкие и долгие аплодисменты. Так как он заранее подготовил свои лекции, то у него было время — четыре дня — между первой и последней лекцией, чтобы насладиться пьянящим чувством победы.

С материнской гордостью вводила Болетте Павелс Ларсен его в различные круги города: женщины не отваживались приближаться к нему. Однако она писала его завистливому коллеге: «О Боже, он покорил всех. Все здешние дамы, все, как одна, были у его ног»[85].

Ради следующей лекции Гамсуну пришлось снять более просторное помещение, вмещавшее в два раза больше людей, и тем не менее кому-то пришлось стоять, балконы тоже были заполнены, пришло около семисот человек.

Подобно Иисусу перед учениками, он рассказал притчу, основанную на прошлогоднем впечатлении в зимней Кристиании. Один знакомый писатель пришел к нему в гости, и они вместе наблюдали из окна сцену, которая тронула его до слез — старик играл со своим внуком, изображая лошадь. Дедушка кротко сносил удары хлыста своего наездника-внука во время этой игры во дворе. По мнению коллеги Гамсуна, это была самая прекрасная сцена, которую ему только довелось видеть, проявление человеческой доброты. Но для Гамсуна, который порой подглядывал за этой семьей, было совершенно очевидно, что это ложное толкование. Дело в том, что старик потихоньку утащил у своей дочери кусок сыра, и она наблюдала за унизительной игрой из окна. Вот этот писатель, приверженный эстетике создания типов, неправильно истолковал происходящее. Старик позволял ребенку бить себя по рукам и мучить себя другими способами, потому что жаждал «оказаться у позорного столба», он хотел испытать боль, он ощущал сентиментальную жестокость по отношению к самому себе. За всем происходящим стояло то обстоятельство, что старик являл собой духовно богатого индивида, недоступного для понимания создателю типов. Многие восприняли третью лекцию как наступившую после достижения апогея разрядку. Здесь нападки Гамсуна были направлены на так называемую модную литературу, на книги, которые нетрудно читать, за развитием действия в которых легко следовать, как в колонне под звуки марша. Почти половину своего выступления он посвятил книге, известной большинству, роману Ги де Мопассана «Наше сердце», который вышел в норвежском переводе год назад. Авторы, подобные Мопассану, служили для него примером того, как описание тривиальных вещей может захватывать воображение читателя. Кроме того, он совершил новые экскурсы в творчество Ибсена и других норвежских писателей. Увы, ни пишущие, ни читающие не понимают главной цели литературы.

Неужели же нет никакого просвета в современной литературе?

Есть. Посреди цикла своих лекций, в середине своей второй лекции он назвал надежду современности: «Есть здесь у нас на родине писатель, который только что издал книгу, совершенно не похожую на другие, которая, между прочим, повествует о человеке с особым темпераментом. Книга была так себе, не очень-то продавалась, но через два месяца после ее выхода писатель получил полсотни благодарственных писем от своих соотечественников, мужчин и женщин, знакомых и совсем незнакомых, с которыми он никогда не встречался, при этом среди них была и пара знаменитостей».

Тот, о ком говорил лектор, был писатель Кнут Гамсун. Книга, о которой шла речь, — «Голод». Среди одобривших его были благословенные читатели, в умах которых не засело прочное представление о непревзойденности «четверки великих», которые не питали по отношению к последним чувства слепого обожания.