В конце весны и начале лета 1891 года Гамсун прочитал лекции в целом ряде городов. Ни Ибсен, ни кто-либо другой из числа писателей, объектов его бурной критики, не ответили Гамсуну публично.

Это повергло критикующего в еще большую ярость.

В этот период норвежские газеты наперебой рассказывали о том, каким успехом пользуются драмы Ибсена за пределами Норвегии.

Европейские театры боролись за право премьеры «Гедды Габлер». Победил Мюнхенский, за ним следовал театр Хельсинки, потом театры Берлина, Стокгольма и Копенгагена. Кристиания опередила Гётеборг. Той весной в Лондоне шли «Гедда Габлер», «Женщина с моря», «Росмерсхольм» и «Привидения». В Вене шли «Борьба за престол», «Дикая утка», последняя пьеса шла и в Париже.

16 июля, после двадцатисемилетнего отсутствия, из-за границы вернулся Хенрик Ибсен. И правые и левые газеты грызлись между собой за то, чтобы склонить его на свою сторону. А между тем Ибсен заявил, что приехал на родину не для того, чтобы жить здесь, а лишь чтобы совершить путешествие вдоль северного побережья. Когда Ибсен возвратился в столицу, посетив самую северную точку Норвегии, тут уж Гамсун не смог сдержаться: «Коротышка снова в столице. И по сообщениям нашего телеграфного бюро, признался, что доволен Нордкапом!^{22} Подумать только, наш коротышка кивает головой и с многозначительной миной заявляет, что доволен туманностью Андромеды. Я прямо падаю от смеха»[86].

Гамсун высказал все это, живя в маленьком городке, расположенном в восточной части Кристиания-фьорда.

В течение трех месяцев он сумел заработать столько, сколько школьный учитель зарабатывает за три-четыре года. Казалось, что он хотел вычеркнуть из жизни эпоху «Голода», соря деньгами, раздаривая подарки друзьям и угощая знакомых и незнакомых. Даже и в трезвом состоянии не так уж хорошо умел он обращаться с деньгами. Он как будто стремился расстаться с ними как можно скорее.

Во время последнего визита в Кристианию он весьма в этом преуспел.

Потом пришлось клянчить деньги у редакторов и друзей.

В конце мая — начале июня Гамсун поселился в одном из самых старинных городов Норвегии, в Сарпсборге. Его характеризовали некоторые «достопримечательности», к которым приложили руку англичане, владельцы местного деревообрабатывающего предприятия: большое количество бревен, скопившихся в устье реки Гломма. Был здесь и водопад двадцатиметровой высоты. Одна из лучших в Норвегии экспортных гаваней. Дешевая рабочая сила. И целлюлозные фабрики, принадлежавшие Боррегорду, в которых отсутствовали современные методы работы и рыночный подход. Здесь целлюлозное производство находилось только в процессе формирования. Вскоре сюда устремились британские инженеры, и начались новые времена. Здесь Гамсун вплотную столкнулся с этими новыми временами. Впрочем, он уже сталкивался с мощным напором прогресса в Чикаго. И вот теперь прогресс пришел и в Сарпсборг, и во всю Норвегию.

Кнуту Гамсуну никогда не нравились англичане, недоверие к ним поселилось в нем еще в детстве, он унаследовал его от отца и деда. Позднее англичане дали ему много поводов для критики. В письме, написанном им тогда, летом, он сокрушался: «Гладстон — эта старая лицемерная корова, не подох, к сожалению, от инфлюэнцы в этом году. Так что надежд мало»[87].

Но самым главным раздражающим фактором был для него Хенрик Ибсен. Путешествие последнего вдоль северных берегов Норвегии стало триумфальным. Но властитель дум, по слухам, был вечно всем недоволен. Георг Брандес устроил для него обед в «Гранд Отеле». Ибсен проявил раздражение, когда увидел, что большую часть приглашенных составляют радикально настроенные писатели и художники. Их речи не заставили его стать более любезным. Когда редактор «Верденс Ганг» выразил благодарность почетному гостю за замечательные сценические женские образы, созданные им, Ибсен парировал, заметив, что в своих пьесах он не стремился сочинять роли для актрис, а изображал человеческие судьбы. Его соседка по столу попыталась заметить ему, что фру Элстед в «Гедде Габлер», как ей кажется, ведет себя чересчур жертвенно и подчиненно по отношению к мужчинам. Ответ был таков, что она прикусила язык: его абсолютно не волнует мнение сторонниц женской эмансипации. Редактор «Верденс Ганг» упомянул, что Брандес претендует на должность профессора литературы. На это Ибсен отозвался, что если таковую Брандес займет, то лучше бы ему, во всяком случае, не заниматься норвежской литературой, которую тот совсем не знает[88].

Гамсуну исполнилось тридцать два года. Ему постоянно доводилось читать в газетах об Ибсене, вероятнее всего, и о том, что последний, при всех своих регалиях, почтил своим присутствием сотое представление «Союза молодежи» в одном из столичных театров.

Сразу же после этого Гамсун направился в столицу.

Надо сказать что в Сарпсборге он тоже ввязался в одну легкомысленную историю с женщиной, на этот раз с горничной отеля. А большой же «психологический роман» закончить к Рождеству никак не получалось.

Второго октября Ибсен узнал из газет, что приблизительно через неделю Гамсун будет выступать с лекцией. Вскоре всемирно известный драматург получил от Гамсуна письменное приглашение. Шестидесятитрехлетний Ибсен все более интересовался духовными веяниями в среде молодых писателей. И вот тут у него появилась конкретная возможность познакомиться с таковыми.

К восьми часам 7 октября зал братьев Хал был полностью заполнен; кроме многочисленных деятелей культуры здесь присутствовали также молодые писатели и политический бомонд. Полярный исследователь Фритьоф Нансен. В первом ряду сидели самый прославленный композитор Норвегии Эдвард Григ и его жена Нина, певица. Почти ровно в восемь свои места рядом с ними заняли Хенрик Ибсен и его спутница. Всем ясно, что это отнюдь не его жена Сюзанна. Не так давно Ибсен решил было продолжить знакомство с дочерью своей квартирной хозяйки в Бергене, но вскоре решил, что внучка хозяйки, двадцатисемилетняя пианистка Хильдур Андерсен, — гораздо более интересный объект для дружбы, нежели ее мать. Они сидели прямо напротив кафедры.

Кнут Гамсун прислал билет Ибсену за номером один.

Появление Гамсуна на кафедре сопровождалось одобрительными аплодисментами со стороны молодых слушателей.

«Дамы и господа!»[89]

Лектор говорит более получаса, пока не произносит имя того, о ком думают все сидящие в зале. Он говорит о том, что Ибсен довольствуется самыми элементарными, незамысловатыми с точки зрения психологии характерами. Через пять минут он начинает изобличать художественные приемы Ибсена-драматурга: «Он стремится к тому, чтобы психология его персонажей была столь отчетливой, то есть неглубокой, чтобы ее легко можно было понять и донести со сцены, и эта психология является грубой и фальшивой».

После этого он начал высмеивать Росмера из «Росмерсхольма». В благородном теле совсем нет силы. Лектор готов сразить его одним ударом своего кулака. Сам великий драматург предстает как сфинкс, лишенный загадки. «Мы настолько привыкли доверять оценкам Ибсена в Германии, что заранее убеждены в глубокой мудрости и высоких литературных достоинствах всех его произведений. И если вдруг мы сталкиваемся с чем-то странным, неожиданным, то воспринимаем это не как странность, а полную глубокого смысла загадку, специально задаваемую нам автором; если же загадка эта в высшей степени необычна и неразрешима, то это, конечно же, не вина писателя — просто мы не в состоянии постичь внутренний смысл, заключенный в ней. Кроме того, надо честно признать, что Ибсен — человек, имеющий чрезмерную склонность поговорить» [10: 318].