Рингмар кивнул и дружески улыбнулся. «Что, Стуре, пожалел, что остановился?»

— Увидимся, — крикнул Стуре на ходу и убежал.

Рингмар пошел к себе, и как только переступил порог, зазвонил телефон, будто только его и ждавший.

— Алло, — буркнул он.

— Тут звонок, думаю, это надо к тебе, — сказал Ян Меллестрём.

— Кто там?

— Друг по переписке. Другой.

— Какой еще друг? — переспросил Рингмар, но тут же понял. — Срочно переключай на меня!

Раздался щелчок.

— Алло?

— Комиссар криминального отдела Бертиль Рингмар слушает.

— Да…

— Кто говорит?

— Обязательно представляться?

— А в чем дело?

— Я по поводу газеты… Писали, что вы ищете того, кто переписывался с тем англичанином, которого убили…

— Да.

— Это я, — сказал голос в телефоне.

Рингмар подождал. Кажется, это был юнец, но по голосу возраст не всегда определишь.

— Алло? — сказали в трубке.

— Вы переписывались с Джеффом Хиллиером?

Молчание. Рингмар повторил.

— Да…

— Это очень важно, нам надо встретиться для беседы.

— Для беседы?

— Да. Просто разговор, не допрос.

— А по телефону нельзя?

— К сожалению, нет.

— Я не знаю…

— Возможно, именно от вас зависит, раскроем мы это дело или нет.

«Так он вынудит меня сказать, что его координаты уже засекли и мы будем у него через десять минут», — подумал Рингмар, но вместо этого сказал:

— Мы можем прислать машину.

— Не надо… Уж лучше я сам приду.

Походив по комнатам, Ларс Бергенхем вернулся в зал, где продолжалось шоу. На сцене стояли две женщины — только присмотревшись, он понял, что одна была прежняя — та, что постарше. Молоденькая куда-то исчезла.

Он снова сел за столик. Зал стал более тесным и душным: вокруг толпились мужчины, курили, следили за женщинами голодными глазами. По-прежнему заливалась Тина Тёрнер, вопрошая, при чем тут любовь. Бергенхем заметил ту молоденькую танцовщицу — она тоже сидела в зале за столиком с двумя посетителями. Бергенхему не понравилась эта сцена. Он сам от себя такого не ожидал, но ему сильно не понравилось, что она разговаривает с этими свиньями. «До ее морали мне дела нет, и я не знаю, отчего так злюсь, или обижаюсь, или как там это назвать, но она не должна там с ними сидеть, — думал он. — Она выглядит моей ровесницей, если, конечно, она не ранняя малолетка. Мужикам сорок пять. Но не буду же я лезть. Это совсем не мое дело».

Она поднялась, и вслед за ней один из мужиков. Они скрылись в боковой дверке. Бергенхем проводил их взглядом.

И тут справа раздался голос:

— Инспектор Бергенхем?

Ларс и не заметил, как кто-то подошел. Крепкий блондин с длинными волосами, собранными в конский хвост, в костюме, отливающем матовым в свете прожекторов. Впрочем, детали в полумраке не разглядишь.

Бергенхем выпрямился.

— Да?

— Вы меня искали?

— Да, да. — Бергенхем встал. — У меня есть пара вопросов…

— Тогда давайте пройдем в мой офис. — Мужчина обвел взглядом зал и сцену и показал в сторону зала с журналами: — Туда, пожалуйста.

Они вошли в незаметную дверь за драпировкой. В каморке, на удивление, было окно во двор — первое окно, которое увидел Бергенхем в «Риверсайде». Хозяин остановился у двери, ожидая, что сделает или скажет Бергенхем. Не дождавшись, начал сам:

— Я рад, что вы играете в открытую.

— То есть?

— Открыли карты. Хорошо, когда полиция не шмыгает тайком и не притворяется посторонними.

— Наверное, это и нереально?

— Если только ненадолго. Но раздражает, если нас считают не заслуживающими доверия или неспособными разобраться в собственном бизнесе.

Бергенхем промолчал. За стеной надрывалась Тина Тёрнер, глухо, словно с бочкой на голове, — здесь слышались в основном басы.

— Итак, вы хотели поговорить, — сказал мужчина. — Мне скрывать нечего.

— Я не думаю, что вам есть что скрывать.

— Так что вы, собственно, хотите?

Бергенхем рассказал так много, как только мог. Не вдаваясь в детали расследования, он намекнул на подозрения полиции. Мужчина слушал с непроницаемым видом, как с пробками в ушах, но Бергенхем видел, что тот запоминает каждое слово.

— Фильмы с убийствами? В Гетеборге?

Хозяин заведения сидел в кресле, положив ногу на ногу, и курил; дым медленно стекался в окно и исчезал в ночи. Послышались гудки. В трехстах метрах находилось депо, продуваемое и безлюдное, только товарные вагоны заезжали туда иногда на стыковку.

— Никогда о таком не слышал, — сказал мужчина с явным недоверием на лице. — Почему вы пришли именно ко мне?

— Мы приходим ко всем, кто держит такие заведения, — соврал Бергенхем.

— Нет, никогда не слыхал.

— Но вы ведь должны были слышать?

— Вы думаете, что я лгу?

— Я имел в виду, что вы должны были слышать о том, что такие фильмы существуют, — поправился Бергенхем.

— Вы что, издеваетесь?

— Почему?

— Насколько я понял, вы спрашиваете о местных убийствах. Не в Колумбии, или Лос-Анджелесе, или Лондоне, или где там это популярно.

— Вы никогда не видели такой фильм? — Бергенхем не успел закончить фразы, как понял, что сделал ошибку. «Какой я дурак», — подумал он.

— Я здесь сижу добровольно и стараюсь вежливо отвечать на идиотские вопросы. Нет, я не видел такого фильма. А вы видели? Вы полицейский — вы, наверное, много знаете.

— Никогда.

— А почему?

Бергенхем вжался в кресло. Басы за стеной стали еще глубже и тяжелее — наверное, танец поменял темп. Других звуков не было слышно. Мужчина затушил сигарету, встал, открыл окно пошире — выпустить отравленный воздух. Звуки из депо мгновенно прекратились, как будто могли проникать только в щель. Открытое окно впускало лишь тишину. Бергенхем вспомнил новые поезда — чем больше скорость, тем тише они едут. В конце концов их вообще не замечаешь, пока они на тебя на наедут.

Мужчина закрыл окно и повернулся к своему гостю.

— Вы не видели таких фильмов, потому что их не существует, — сказал он. — Гетеборг уже не такой идиллический, как раньше, но здесь нет рынка для убийств.

Бергенхем не перебивал.

— Вы думаете, я наивен, идеализирую местных жителей? Нет, я не тот человек, который бы думал о них очень хорошо. Но для таких дел мы еще недостаточно извращены.

— Еще?

— Это придет, но не скоро.

— Вы говорите очень уверенно.

— Вы знаете, почему я вообще говорю с вами об этом? Потому что даже в наших заведениях существует определенная мораль.

— И как она выглядит? Состоит из равных частей любви к людям и материального интереса?

Мужчина взглянул на Бергенхема с таким видом, как будто прикидывал, куда потом спрячет тело, и отрезал:

— Всему есть границы.

— Только в Гетеборге, получается?

Мужчина не ответил, разгладил шов на пиджаке, потер нос и, казалось, собрался подняться и поблагодарить за визит. Сказал бы он правду, если бы что-то подозревал? Заявление о морали прозвучало громко и солидно, как басы за стенкой, — тут они как раз прекратились, перерыв в программе.

— У вас когда-нибудь интересовались чем-нибудь особым, нестандартным? — спросил Бергенхем.

— Только вы.

— Не спрашивали о чем-то за пределами видимого ассортимента?

— Видимый ассортимент? Это какой-то новый термин.

— Вы понимаете, о чем я.

— Нет.

— Бросьте, как же вы…

— Я не получаю особых запросов, потому что у нас есть все, что может пожелать клиент. Я не знаю, инспектор, насколько вы осведомлены в киноиндустрии, но, кажется, вы сильно удивитесь, если узнаете, насколько много разрешает сейчас закон.

— Я понял.

— Что-нибудь еще?

«Не сейчас, — подумал Бергенхем, — но я еще вернусь. Ты произнес что-то важное, что я не успел обдумать. Надо было взять диктофон. Теперь я должен быстро пойти и записать беседу».

— Нет, — сказал Бергенхем и поднялся.