Когда Дайен отважилась предложить мне переехать в более просторный дом, в котором было бы уютнее нашей новой, теперь уже не такой маленькой семье, я скрепя сердце согласился. Может быть, тогда как раз пришло для этого время. Нехотя я посмотрел несколько подходящих домов. Могу с уверенностью сказать, что для меня ни один дом не выглядел таким уютным и чудесным, как наше крохотное бунгало. Но однажды, когда мы уже практически ни на что не надеялись, случайно наткнулись на один дом, который располагался на вершине возвышенности, где сто, а то и тысячу лет назад произошел сдвиг горных пород, простыми словами, обвал или оползень. Почти никто не знал, что это был именно оползень, но, видите ли, так совпало, что я задал своим студентам – будущим геологам написать об этом работу буквально за год до этого. Ну как я мог тотчас же не влюбиться в этот дом? Мы купили его через пару дней и переехали уже в следующем месяце.
Поскольку мы жили на возвышенности, у нас были свои преимущества: на нашем заднем дворе находилось крутое и обрывистое ущелье; а такие ущелья обычно образуются в тех местах, где есть много обломков горных пород. Рельеф этой местности образуют горные породы любых размеров, а разнообразие их состава едва укладывается в голове. Если этого мало, то можно копнуть всего где-то на тридцать сантиметров, и вы увидите, какие породы таит в себе этот рельеф. Этот самый оползень образует что-то вроде небольшого узкого коридора – своего рода уголок живой природы, где в большом количестве обитают различные птицы, где можно случайно встретить рыжую рысь или даже, если, конечно, вам повезет, гималайского медведя.
Тем не менее главным преимуществом расположения моего дома на самой вершине того самого оползня, там, где высоко в небе на севере возвышались горы, было то, что я мог беспрерывно наблюдать за южной стороной. Если встать ночью, выйти на улицу и взглянуть на юг, можно увидеть самые яркие созвездия. Вы сможете увидеть созвездие Ориона, Тельца и Скорпиона. Перед вашим взором появятся голубая звезда Сириус, а также гигантская красная звезда Бетельгейзе. А лучше всего то, что оттуда вы сможете увидеть планеты.
После того как мы переехали в наш новый дом, я и Лайла провели годы, вместе наблюдая за Юпитером и Сатурном, мы видели, как Венера садится в Тихий океан, как можно легко отличить красную планету Марс от других, не таких ярких планет. Однако большую часть времени мы наблюдали за Луной.
Когда мы только переехали в наш новый дом, Лайла все еще продолжала выучивать новые слова в виде знаков. Одна из ее любимых знаковых комбинаций означала что-то вроде: вот это свет, включи его (чтобы "сказать" это, она высоко поднимала свою ручонку, зажатую в кулачок, и резко растопыривала пальчики, тем самым показывая, что нужно было делать). Если вы делали все так, как говорила Лайла, она даже говорила "спасибо", легонько касаясь пальчиками там, где находится ее сердце.
Однажды весенней ночью Лайла (ей было уже девять месяцев) и я сидели на улице, закутавшись в одеяла, и смотрели на почти полную Луну. Сильный ураган бушевал в течение нескольких дней. Вода уже слишком близко подобралась к нашему дому. Когда, наконец, дождь прекратился, среди тонких черных облаков, покрывавших почти половину неба, мы смогли увидеть самые яркие звезды и такую же яркую полную Луну, которая оказалась словно в окружении черных облаков, излучая свет на все еще мокрую и сверкающую от капель воды землю. Я помню, как рассказывал Лайле о том, что такое ночь, Луна и дождь. Оттуда, где мы сидели вместе с Лайлой, можно было услышать, как в каньоне воют койоты – я рассказывал Лайле и о них тоже (а также о том, почему кошкам не разрешалось выходить на улицу).
Немного погодя Луна спряталась за тонкие рваные облака, и вокруг стемнело.
В этот момент Лайла огляделась, еще раз посмотрела на то место, где должна была находиться Луна и, не найдя ее на положенном месте, перевела на меня свой вопрошающий взгляд. Потом она подняла вверх свой зажатый кулачок, растопырила пальчики и стала смотреть на меня в ожидании.
Но вот облако прошло мимо, и Луна вернулась на прежнее место и снова осветила все вокруг.
Лайла улыбнулась мне и дотронулась пальчиками до сердечка.
Я на редкость очень отчетливо помню все, что случилось тем летним днем. За несколько недель до него мы с Лайлой отмечали ее первый день рождения, тогда она впервые по-настоящему научилась ходить. Раньше она уже пыталась ходить, но у нее получались лишь неуверенные шажки, после чего она сразу падала; или же она пыталась бежать, придерживаясь за стену. Но однажды она буквально в одно мгновение (Лайла не смогла бы продвинуться так далеко, если бы я не потерял бдительность всего на одну минуту) вырвалась из-под моего чуткого контроля и вопреки всем моим ожиданиям чуть не скрылась от меня в считанные секунды. Днем ранее, когда я пытался столкнуть одного своего друга в бассейн, я умудрился сломать себе лодыжку, и теперь мне суждено было провести некоторое время в гипсе и на костылях. Меня приводила в уныние мысль о том, что мне нужно было сделать несколько (но каких) шагов от кухонного стола до холодильника. Но самое ужасное и горькое во всем этом было то, что, в то время пока я был медленным как черепаха, Лайла вставала и начинала бежать. Единственным выходом не отставать от нее было только ползти. Именно так Лайла и я поменялись ролями в тот день. Она по-настоящему научилась ходить. Я же теперь ползал. В моей голове сформировалось множество теорий об исключительном символизме этого обмена, и все они отнюдь не успокаивали меня.
Специально для меня Лайла выдумала своей собственный жест, который означал меня, шагающего на костылях (она держала обе свои ручки напротив себя, указательными пальчиками показывая движение вверх и вниз). Тогда я расценил этот знак как попытку с ее стороны передразнить и посмеяться надо мной. Пожалуй, неудивительно, ведь я сам обожал шутить.
Шесть дней спустя, когда я все еще продолжал передвигаться с помощью костылей, я отправился в Италию, где собирался сделать доклад на международной конференции, посвященной поясу Койпера. На конференции поднимался вопрос об образовании и строении пояса Койпера, о характере поверхности и атмосферы объектов, населяющих его, обсуждали, из чего могут быть сделаны эти объекты. Единственный вопрос, который не поднимался на конференции, касался того, что же на самом деле представляют собой эти объекты, как их назвать? Однако ночью, когда мы все отправились в небольшое кафе (до ближайшего из которых было ровно одна тысяча тридцать два шага на костылях, что для меня было равносильно расстоянию от Земли до Седны) выпить итальянского игристого вина и посмотреть Кубок мира по футболу, всем вдруг захотелось обсудить Плутон, Ксену и вообще поговорить о сущности планет. Вот тут-то как раз пришел момент проверить мои аргументы о десяти планетах и о континентах. Ученые, увы, не поддержали меня. Им не понравилась идея, что в определении слова "планета" нет научной основы.
"Так вы полагаете, любой объект, напоминающий шар, является планетой? И как, по-вашему, в Солнечной системе должно быть две сотни планет?" — не унимался я, хотя и ожидал, что на мой вопрос будет дан вполне очевидный ответ.
"Разумеется, нет!" — отвечали они. Разве не очевидно, что в Солнечной системе только восемь планет?
Я решил, что мои коллеги-астрономы были очень наивны. Легко сидеть словно в мыльном пузыре и принимать решения, но, поступая так, ученые забывают о том, какое влияние окажет принятое ими решение на общественность и, вообще, как люди воспримут его. Никто не собирался "убивать" Плутон, да? Но все же этот вопрос вызывал большой интерес. Среди того круга людей, которые занимались изучением объектов пояса Койпера и боролись за их существование, людей, которые посвятили себя исследованию окраины Солнечной системы и ее многочисленных "жителей", этот вопрос даже не стоил того, чтобы его обсуждали. Без всяких сомнений, Ксена не являлась планетой, точно так же, как и Плутон. Разве человечество не разрешило этот вопрос сто пятьдесят лет назад, когда астероиды стали тем, что мы сейчас считаем астероидами?
