Изучение списка заняло несколько месяцев. На экране компьютера у меня были специальные кнопки: «нет», «может быть» и «да!», на которые я нажимал сразу же, как только заканчивал изучение каждого снимка. Если бы это были кнопки на клавиатуре, надпись на кнопке с командой «нет» давно бы уже стерлась. На кнопку с надписью «может быть» я нажимал не так уж и часто. Иногда, глядя на три одинаковых изображения, я не видел заметных причин, из-за которых компьютер мог бы ошибиться в своих расчетах, но я хотел быть полностью уверенным в том, что он занес в список то, что существовало на самом деле. Эмульсия на фотографической пластинке была не всегда ровно нанесена, и из-за этого обыкновенный, ничем не примечательный участок неба мог показаться компьютеру более ярким. Крохотное пятнышко могло оказаться «слабой» звездой, но я не был до конца в этом уверен. Во всех похожих случаях, когда я был не совсем уверен, я нажимал кнопку «может быть».
Кнопка «да!» была припасена для исключительных случаев. Каждый день, когда я начинал работу, я думал, что, может быть, сегодня как раз тот день, когда я нажму «да!»; и каждый день я проводил бесконечные часы перед монитором компьютера, нажимая «нет» и изредка «может быть». Кнопка «да!» так и оставалась нетронутой. Итак, когда весь список потенциально возможных объектов был проверен, я ни разу так и не нажал заветную кнопку. Конечный счет: «нет» – 8734, «может быть» – 27, «да!» – 0.
Сложно было не чувствовать себя подавленным. А что, если «там высоко» на самом деле не было больше никаких планет? Что, если три года, потраченные на поиски планеты, так ни к чему и не приведут? Что, если всплеск моей карьеры как молодого профессора Калифорнийского технологического института так и закончится, не успев начаться? Три года я безустанно твердил, что занимаюсь поисками новой планеты и что действительно собираюсь найти ее. Что, если никаких планет вовсе нет?
Я все же надеялся на те двадцать семь «может быть». Я провел в Паломарской обсерватории более половины осени 2001 года, пытаясь вычислить их. Каждый месяц я ездил на вершину горы и проводил там несколько ночей подряд. Я приезжал туда очень рано, чтобы заранее составить план действий на будущую ночь, подготовить телескоп, поужинать перед тем, как Солнце успеет зайти, и набить сумку по-настоящему отвратительными бутербродами, чтобы хоть как-то не давать себе уснуть, а потом пойти в аппаратную 60-дюймового (1,524 метра) телескопа.
На этом телескопе была установлена современная цифровая камера, следовательно, она была очень чувствительна, но могла делать снимки небольших участков неба. Время, когда я собирался наблюдать за небом, было четко мною спланировано, так что я мог спокойно провести большую его часть, глядя на небо и ожидая ответа от тех двадцати семи «возможных» вариантов. С тех пор прошел уже год, и если там что-то и было, то объекты успели сместиться, и поэтому я не мог точно определить, где они должны были находиться. Таким образом, у меня не оставалось другого выхода, нежели тратить драгоценные часы на повторное изучение больших участков неба, делать снимки, через час возвращаться на то же самое место и делать новый снимок. Даже создание программы не принесло мне столько хлопот. Я просто повторно рассматривал те же самые фотографии на экране моего компьютера. Каждую ночь я делал фотографии, отодвигал телескоп, немедленно принимался за следующую фотографию. Делая новый снимок, я разглядывал предыдущий; так продолжалось до рассвета. Закончив работу, медленно и устало я плелся больше полутора километров по ветреной тропинке к монастырю, по пути спугивая охотящихся лис и рысей. Около полудня я просыпался, завтракал и начинал все заново.
В течение первых нескольких месяцев я с нетерпением ждал захода солнца и предвкушал предстоящее исследование.
«Это должно случиться сегодня!» — каждый раз думал я.
Осень шла, а я становился все более подавленным.
Я провел в обсерватории так много времени той осенью, что, когда меня просили прочитать лекцию группе из Калифорнийского института, я не думал дважды. Почти каждую ночь я оставался в обсерватории, поэтому вполне мог остаться там еще на одну ночь и прочитать лекцию. В своем ежедневнике я делал надпись: «Лекция». Группа должна была прибыть в обсерваторию на автобусе где-то после полудня, пойти на экскурсию по огромному телескопу Хейла, поужинать и выслушать мою лекцию, стоя прямо под телескопом. Звучит забавно. Мне нравилось читать лекции группам молодых ученых.
В тот день когда должна была приехать группа студентов, я ждал их в темном помещении на нижнем этаже обсерватории, пока не услышал стук в дверь. Я открыл и был ослеплен дневным светом. Когда мои глаза смогли снова нормально видеть, я наконец увидел организатора всей этой затеи.
«Привет. Я Дайен Бинней», — представилась она.
Она была красиво одета и просто очаровательна. Она была настроена очень дружелюбно и просто излучала свет. Дайен обладала теми качествами, какие редко встретишь в ком-то из Калтеха. Она была не похожа на остальных (включая меня). Я сразу же представился, а в голове у меня пронеслась мысль: «Кто эта девушка?».
Дайен Бинней была всеми любимым директором комитета, члены которого ездили на различные экскурсии, лекции, а также путешествовали в экзотические места от имени института и для его исследовательской деятельности. Дайен организовала эту поездку в Паломарскую обсерваторию и пригласила меня выступить в качестве докладчика, причем, как я узнал много позже, каждый в Калтехе, за исключением меня, точно знал уже много лет, чем она занималась. Я, наверное, слишком долгое время смотрел в монитор своего компьютера, пока кто-то не заметил меня и не выдернул.
Должен признать, я не уделил прибывшим ко мне на лекцию должного внимания. Я заметил, что мои рассказы о телескопе, куполе и астрономии в целом были направлены больше на Дайен, чем на кого-либо еще. По крайней мере я должен был устроить для нее занимательнейшую экскурсию, так как в то время, пока я расхаживал по тонкому выступу снаружи обсерватории, который находился высоко над землей, она спросила меня, работал ли я когда-нибудь с телескопом, который находится на Гавайях.
Да, я работал.
«Не хотели бы вы поехать следующей весной посмотреть там вулканы? Мы как раз собираем желающих. После вулканов мы планируем подняться наверх к телескопу. Вы не могли бы рассказать там о телескопах и провести экскурсию?»
Даже не посмотрев в мой ежедневник, я сразу же ответил: «С удовольствием».
Вскоре мы отправились ужинать. Я говорил целый час и показывал фотографии ночного неба, фотографии телескопов, различные графики того, что еще предстоит найти где-то на окраине Солнечной системы. Однако больше всего я говорил о планетах. Я говорил группе о том, что где-то там должны быть планеты и что я собираюсь найти их. Даже произнеся это, я понимал, что единственное, о чем я мог думать, так это о том, что я уже был на половине моего списка, но ничего так еще и не нашел. Я мог бы написать песню или придумать танец, сделать вдохновенное лицо, но и в этом случае, возможно, все мои исследования ни к чему не приведут.
Когда лекция подошла к концу, вся группа села в автобус и уехала, а я отправился в небольшой домик, где жил Кевин Рикоски. Раньше я говорил с Кевином и Джин Миллер по телефону каждую ночь, решая, куда же направить телескоп, и вот только сейчас я просто пришел к Кевину в гости, чтобы посидеть на его диване и выпить пива. Он был на лекции и помог мне провести экскурсию.
Со временем наши ночные беседы с Кевином и Джин из более-менее профессиональных разговоров о небе и погоде постепенно перетекли в разговоры на общие темы. Джин рассказывала нам о том, как бы она хотела иметь домик у реки, а Кевин забавлял нас рассказами о своей дочери-подростке или говорил о том, что, перед тем как начнется «светлое время», он отправится прямиком к пляжу и проспит там весь день. Кевин и Джин также оказались в первых рядах тех людей, кому я мог рассказать о своих длительных отношениях, начиная с тех дней, когда учился в Университете в Беркли, о моем последующем уходе из домика в лесу, который я и моя подруга снимали тогда, и заканчивая рассказами о смерти моего отца, а также о моих новых отношениях… В общем, сидя впервые на диване в доме у Кевина, мы затронули по-настоящему личные вопросы.
