Куда уж до нее «русскому бунту, бессмысленному и беспощадному»! Убивать, чтобы не быть убитым — это естественный закон любой войны, нет там места вопросам «тварь я дрожащая или право имею?»
И бывший студент, человек с воображением, которому преступить моральные нормы, заложенные воспитанием, куда труднее, чем гопнику какому-нибудь после поллитры, научился убивать. И умер в первый раз — но еще не стал новым, поскольку просто хотел выжить с животным упорством. Когда он, уже раненый, катался по земле в обнимку с озверевшим боевиком, попытавшимся отрезать ему голову, когда от бессилия вцепился ему зубами в горло и глотал горячую, сладко-соленую кровь, ему было уже не до интеллигентских метаний. Просто хотелось выжить. И тем более не понял, что именно эта кровь дала ему сил на то, чтобы дожить до утра и дождаться своих. Кирилл просто не заметил, что родился во второй раз.
И не заметил, как что-то изменилось. Осознание-то пришло, но только через несколько лет — той зимой, когда умер собачьей смертью начинающий «наркобарон».
Когда Кирилл вернулся домой после госпиталя, комиссованный по ранению, то мир вокруг разом обрушился. Отец с матерью окончательно разошлись через месяц после его ухода.
Это было как раз неудивительно. Отец много пил, неделями не бывал дома, ночуя у друзей, а может, и у другой… Только Кирилл в глубине души все равно любил его. Даже надеялся, что в другом месте жизнь у него наладится, что можно будет поговорить как раньше — мать едва ли запретит им встречаться.
Встречаться оказалось теперь не с кем. Еще через полгода, когда Кирилл уже постигал в «горячей точке» науку выживания, отца сбила мимолетная иномарка — естественно, пьяного. Он умер еще в машине «скорой».
Это был первый удар.
Но не последний.
Его сестренка, его любимица, его Верка умерла в больнице от отравления. Подробности Кирилл вытягивал из матери по капле, как палач признание. Они не укладывались в голове. Верка, веселая и симпатичная девятиклассница, пристрастилась к наркоте и сгорела в считанные месяцы.
«Какие-то „грязные“ наркотики были, — слышал Кирилл. — Так бы, может, и спасли…»
Соседи сверху, сволочи в пятом поколении, распускали слухи, что Верка «работала» по ночам на улице, предлагала себя, чтобы заработать на дозу. Мать отводила глаза и молчала.
Сосед, здоровенный грузчик из соседнего винного, вскоре «случайно» попал в больницу с черепно-мозговой. Даже в милицию заявление писать не стал — то ли побоялся, то ли и вправду память отшибло.
Это было мелочью. Страшнее казалось именно молчание матери.
Кирилл поддался на ее уговоры и переехал к больной бабушке в крошечную квартирку в Колпино.
— Бабе Ане уход нужен, сынок. Ей ни за хлебом уже не спуститься, ни за таблетками. Врачу открыть не может. Да и квартира, приватизированная, знаешь, какая нынче дорогая? Будет потом где жить.
Кирилл любил бабушку и не думал о квартире. Через неделю он вернулся в город. Он не стал ничего объяснять матери, но возвращаться в Колпино отказался наотрез. Совсем.
Матери пришлось перебираться туда самой.
А Кирилл не мог забыть сказанного бабой Аней:
— Не внук ты мне нынче — и никому не внук. Отойди от моей кровати, упырь!
При этом воспоминании рот снова наполнялся сладко-соленым теплом. Наверное, просто кровоточили десны…
Что случилось, он же молчал о том, что стряслось с ним на Кавказе?!
На работу он устроился удивительно быстро. Демобилизованный, с медалью, да еще и неоконченное высшее — ему сразу предложили пост начальника смены в военизированной охране. Сутки через двое, довольно приличная, даже по нынешним меркам, зарплата, соцпакет и льготные путевки от предприятия в санаторий под Зеленогорском.
Работал Кирилл честно, с подчиненными был строг, на работе не пил и другим не давал. Так он быстро оказался у начальства на хорошем счету. Другой бы от радости плясал, а ему было все равно — жизнь потеряла смысл. Если этот смысл, конечно, вообще когда-то был.
Врут, что время лечит. Оно просто притупляет чувства и стирает воспоминания. Все события словно происходили мимо.
Похоронили бабушку.
Мать осталась жить на ее квартире в Колпино, устроилась там на работу, стала встречаться с каким-то сорокапятилетним инженером, человеком непьющим и положительным. Видеть его Кирилл, конечно, отказался наотрез:
— Он же не отец, так к чему? У вас своя жизнь, а у меня — своя…
Он вообще замкнулся в крохотном мирке малогабаритной квартиры в обшарпанной девятиэтажке. Таких полно в «ГДР». Так в Питере называют вовсе не восточную часть Германии — сама-то страна это название давным-давно утратила.
Нет, «ГДР» — это «Гражданка дальше Ручья». Есть на севере такой проспект — Гражданский, и. Муринский ручей, и довольно унылый район типовой застройки по его берегам. Там-то он и поселился.
Одиночество Кирилла только радовало — некому, кроме него самого, было замечать начавшиеся с недавних пор изменения.
Раньше он не любил темноту, в детстве вообще боялся ее до судорог и засыпал только при включенном ночнике. Теперь темнота стала его стихией, он видел в ней не хуже кошки, что облегчало жизнь в краю вечно разбитых уличных фонарей. Зато любимое теплое солнышко било по глазам чем дальше, тем больнее.
Сначала Кирилл завел дымчатые очки. Даже осенью в них ходил, когда защищаться от солнца, вроде бы, совершенно не было необходимости. Потом, едва прошел месяц, пришлось сменить их на более темные. Ему долго пришлось подбирать фасон и оправу, чтобы не смущать начальство. Оно, впрочем, не отреагировало вовсе, даже удивления не выразило.
С детства Кирилл был приучен к поджаристому мясу с аккуратной корочкой. Тошно было даже подумать о полусыром куске с гипотетическими глистами. Но сейчас даже не задумывался о глистах, зато с удовольствием впивался в горячие и пересоленные ломти филе с кровью. А печенку нередко не готовил в принципе, только кипятком ошпаривал да солил, мелко нашинковав с зеленым луком.
Имелись и другие «мелочи жизни». Силушки Кириллу хватало всегда, иначе и в спецназ он не попал бы. Но он был сильно удивлен сам, когда одной рукой, без особого усилия, выкинул прямо на тротуар пьяницу, пристававшего в автобусе к пассажирам. Так удивлен, что даже не обратил внимания на восторженные взгляды девиц.
А еще были сны. В них он, Кирилл, шел по почти безлюдному ночному городу, тонущему в странном сине-фиолетовом сиянии. Из подворотен опасливо скалились какие-то черные рваные тени. Кто-то встречался ему, приветствовал, как своего. Они беседовали, и город терял странные цвета, становился реальным.
Проснувшись, Кирилл не помнил ничего, кроме отрывочных картин, да еще голова была тяжелая, как с четвертинки паленой водки.
А ведь не пил!
Кризис случился, когда с момента возвращения с проклятой войны прошло чуть больше года. Сначала подвело здоровье. Началась апатия по утрам, слабость и сонливость. На работе дважды чуть не сорвался в приступы необъяснимого слабо мотивированного бешенства. Нарушения у подчиненных были мелкими, тут предупреждения хватило бы — а он только что руки не распустил.
Приходилось извиняться, ссылаясь на нездоровье.
Кончилось тем, что начальство вежливо посоветовало отправиться в поликлинику — терять хорошего сотрудника не хотелось.
Бородатый тщедушный докторишка долго протирал очки, рассматривал результаты анализов и мямлил что-то о переутомлении и недостатке ге моглобина в крови. Выписывая больничный аж на десять дней, посоветовал гематоген и народное средство — рубленную сырую печенку и красное вино.
Печенку Кирилл и без того ел теперь почти каждый день, гематоген тоже помогал мало. Вино же пить одному не хотелось — судьбу отца он помнил слишком хорошо. Стоило ли рисковать?
Вскоре после визита к доктору Кирилл напросился в субботу в гости к бывшему однокласснику и сам приволок пару двухлитровых винных пакетов. Сидели, говорили за жизнь, то бишь ни о чем. Когда хозяин окосел окончательно, жена аккуратно начала выставлять гостя за дверь, сопровождая в то же время это действие оправдательными фразами:
