— Какой из меня средневековый рыцарь, скажите пожалуйста, защитник обиженных девиц и сирот, и ты, милочка, не Дженевра и не Изольда. И мы с тобой не в сказке, а в самой азиатской из азиатских трущоб. И если, милочка, тебя здесь обнаружат блюстители исламской морали, то от меня, при всей популярности моей, не останется и мокрого места, а тебя побьют камнями, душенька, а может быть, еще что-нибудь похуже сделают, а?

Он остановился перед узеньким закутком между письменным столом и стенкой. За стареньким креслом, свернувшись калачиком, на полу сидела Жаннат и то вскидывала свои мерцавшие, точно угли, глаза на растерянное лицо доктора, то захлопывала веки, украшенные густыми длинными ресницами.

— Чертовщина какая-то! — проговорил доктор и, закурив, снова заходил по комнате. — Предположим, они не видели, что ты сюда заскочила. Предположим, Алаярбек Даниарбек будет молчать. Человек он верный, преданный, я бы сказал, но… когда дойдет до молитв и корана, он, пожалуй, наплюет на преданность. Предположим, твой жабоподобный муж и повелитель… о господи, такой цветок в лапах этой гнусной сволочи!.. Предположим, он не посмеет сюда полезть. Предположим… Тьфу пропасть… сколько «предположим»!

Молодая женщина молчала, и доктор не верил глазам своим: ее глаза смеялись…

Минут десять назад доктор был неожиданно выведен из неизменного душевного своего равновесия и отвлечен от составления статистического отчета о ходе борьбы с эпидемией черной оспы… Он только что вписал в таблицу из записной книжки несколько цифр, как хлопнула за портьерой дверь. Думая, что это наконец Алаярбек Даниарбек с запоздавшим ужином — а голод давал себя знать, — доктор поднялся из-за стола.

В этот момент в комнату вихрем ворвалась Жаннат, вцепилась руками ему в плечо, прижалась и быстро, скороговоркой зашептала:

— Не отдавайте меня… Спрячьте меня!

Азиатский уроженец, доктор не стал ни расспрашивать, ни утешать содрогавшуюся от рыданий девушку, а мгновенно загнав (трудно подобрать другое определение) за письменный стол, заставил ее сесть на пол и задвинул еще креслом. Комната доктора выходила во двор, и достаточно было переступить порог, чтобы одним взглядом всю ее окинуть.

Только тогда доктор обратил внимание на доносившиеся снаружи крики, шлепание каушей, многоголосый лай собак.

— Тихо, не пищи! — сказал он. — Сиди, как мышка.

Он вздохнул, зачем-то выдвинул ящик стола и, подойдя к двери, отворил ее и позвал:

— Алаярбек Даниарбек!

— Ляббай! — послышалось издалека.

— Ой, вы меня отдадите… — прозвучал за спиной испуганный шепот.

— Молчи, а то голову оторву, — свирепо погрозил в угол кулаком доктор. — Закрой дверь, — сказал он вошедшему Алаярбеку Даниарбеку, — да на задвижку! — крикнул он.

Даниарбек щелкнул задвижкой и сбросил с ног кауши.

— Что там? Что на дворе? — спросил Петр Иванович.

— Кхм… кхм… — кашлянул Даниарбек, и все полное неистребимого лукавства лицо его, губы, и веки глаз, и круглая благообразная бородка пришли в движение от язвительной улыбки. — Кхм… супруге нашего Хаджи Акбара, видимо, не по вкусу пришлась жизнь с достопочтенным муженьком и… хэ-хэ, птичка упорхнула… Вся махалля переполошилась, а госпожа Жаннат… фью… — И он свистнул: — Ищи перепелочку в джидовых зарослях. Так ему и надо, старому развратнику.

Дальше последовало весьма живописное и в то же время циничное ругательство.

— Хватит, — сказал доктор, — идите сюда. — Его голос звучал так многозначительно, что Алаярбек Даниарбек насторожился, хотя лукавые огоньки все еще прыгали в его зрачках, и осторожно, на цыпочках, ступая ногами в мягких ичигах по некрашеным доскам, пошел туда, куда ему глазами показал доктор.

Лицо Даниарбека стало необычайно серьезным и даже испуганным. Поджав неодобрительно губы, он укоризненно покачал головой.

— О аллах, лукавство одной женщины — поклажа для сорока ослов.

— Тсс, — сделал страшные глаза доктор.

Но Алаярбек Даниарбек не унимался:

— Огненные очи, точно у газели, полны колдовства и кокетства, ужимок и хитростей.

— Господи, разве время болтать чепуху! — рассердился доктор.

— Это не чепуха, эти слова сказал великий поэт Фирдоуси.

Жаннат не смутилась, не закрыла лицо камзолом. Зло сверкнув глазами, она совсем по-детски показала Алаярбеку Даниарбеку язык.

Бедный Алаярбек Даниарбек беспомощно отступил, не в состоянии ничего сказать. Многое он повидал на своем веку, но в таком диком положении очутился впервые.

А доктор, несмотря на всю нелепость и опасность ситуации, от души расхохотался. Засмеялся и Алаярбек Даниарбек. Молодая женщина спокойно и лишь чуть недоумевая переводила взгляд с одного на другого, и на пухлых губах ее тоже появилась ребяческая улыбка, Жаннат заговорила. В ее словах звучала первобытная простота.

— Я не позволю ему больше спать со мной. Я не дамся больше ему. От него воняет. Меня тошнит от него.

Доктор перебил ее:

— Потом, потом, красавица, о твоих переживаниях, а сейчас… Алаярбек Даниарбек, довольно декламации из персидских поэтов. Займемся делами. Копям корму вы задали?

— Да.

— Скоро будете поить?

— Через час.

— Хорошо. Сейчас сядьте около двери и, если кто-нибудь подойдет, скажите громко, так, чтоб я слышал: «Доктор работает»… Идите, я позову вас.

Покорно склонив голову, Алаярбек Даниарбек вышел. Доктор снова закурил и сказал:

— Ну-с, что дальше? Выйти со двора сейчас мы не сможем.

— Не выгоняйте меня… Утром я сама уйду… — быстро сказала Жаннат.

В ее головке все складывалось очень просто, и теперь, избавившись от прямой опасности хотя бы на время, она совсем успокоилась и даже развеселилась.

— О-ч-чень хорошо… Тебя утром все увидят. Скажут, мусульманка провела ночь у русского. И пойдет карусель. Да когда ты высунешь нос от меня, это будет последняя твоя минута.

— О, — сказала Жаннат, и глаза ее засветились лукавством. — Я у вас совсем останусь. Скажите только этому, как его… вашему рабу Алаяру, чтобы не болтал…

— Черт возьми! — доктор резко повернулся. Жаннат встала во весь рост и смотрела на доктора широко открытыми глазами, в которых нельзя было прочитать ничего, кроме детской доверчивости и простодушия.

Устыдившись, что даже на секунду допустил нелепую мысль, доктор положил на плечо Жаннат руку и с силой посадил ее на то же место.

— Сиди! И имей в виду: он не слуга, а верный мой друг и помощник. И именовать его надо не просто Алаяр, а Алаярбек Даниарбек. Иначе он обижается.

Увы, доктор чуть не потерял на минуту душевное равновесие. Жаннат была стройна и привлекательна в своем ханатласе, а рука его ощутила тепло нежного плеча.

— Черт возьми! — пробормотал он. — Попал же я.

— А почему я у вас не могу жить? Вы добрый, хороший. Все вас уважают. Даже мой муж вас. боится. Вы советская власть. Вы меня защитите.

— Да помолчи ты, сорока, — отчаянно покраснев, сказал Петр Иванович. — О господи! Дай же подумать.

Он прислушался. Во дворе стало тихо. Только где-то раздраженно перекликались мужские голоса.

Тогда доктор зажег небольшой ночник и, пробормотав «иди за мной», вошел в соседнюю комнату, где он устроил себе спальню. Здесь стояла походная складная кровать, покрытая голубым тканевым покрывалом, и шкафчик с книгами. Над кроватью висела двустволка.

— Сядь и сиди, — показал доктор на кровать. — Да ты совсем еще девчонка. Вот оно, азиатское зверство. Сколько тебе лет, Жаннат?

— Мне?.. Четырнадцать. Я взрослая.

Не обращая больше на Жаннат внимания, доктор подошел к стене, стянул в сторону тяжелое, шитое шелком сюзане с большими малиново-желтыми кругами и обнажил плохо заштукатуренную каркасную стену. На высоте человеческого роста в ней зиял пролом величиной в обыкновенную форточку.

— Хотел сделать окно для движения воздуха, — пробормотал доктор, — да все некогда. Теперь пригодится. Ну, Жаннат, подойди.

Молодая женщина встала рядом с доктором и заглянула.