— Значит, вы позволите мне погостить у вас до завтрашнего вечера?

— Конечно. Но обещай мне, что если увидишь, что крепость пала, то тут же покинешь ее и отправишься на поиски Ги-Бразила.

— Обещаю, — сказал Корум.

И снова он поймал себя на том, что не сводит глаз с дочери короля Маннаха. Поднося к губам чашу с медом и откинув назад копну густых рыжих волос, она смеялась. Принц смотрел на ее гибкие руки с золотыми браслетами, на крепко сбитую изящную фигуру. Каждым своим движением она походила на настоящую принцессу, предводительницу воинов, но что-то неуловимое в ее манере поведения подсказывало Коруму, что она таит в себе нечто большее. В глазах ее светились живой ум и чувство юмора. Может, он все это себе выдумал, полный отчаянного желания в каждой женщине мабденов найти Ралину?

Наконец принц заставил себя покинуть зал и в сопровождении короля Маннаха добрался до отведенной ему комнаты, простой и скромно обставленной, с деревянной кроватью, связанной ремнями, на которой лежали соломенный матрас и меховое одеяло, чтобы укрываться от холода. Он крепко уснул в ней и не видел никаких снов.

И наступил рассвет первого утра, и Корум увидел эту землю.

Окно, затянутое промасленным пергаментом, пропускало свет, и за ним открывалась туманная картина мира снаружи. Корум увидел, что каменные стены и крыши Каэр Малода искрятся инеем. От мороза гранитная кладка посерела. Холод сковал землю, и деревья в соседнем лесу рядом с крепостью стояли недвижимые и окоченевшие.

В комнатке с низкой нависающей крышей, отведенной Коруму, всю ночь в очаге горели поленья, но сейчас от них остался лишь теплый пепел. Умываясь и натягивая одежду, Корум невольно ежился.

И это весна, думал Корум, весна в тех местах, где она давно уже должна была цвести золотом, где раньше зима была еле заметна, ибо представляла собой краткий интервал между спелыми днями осени и бодрящими весенними утрами.

Коруму показалось, что он узнает окружающий пейзаж. И в самом деле, эти места были недалеко от скалы, на которой стоял замок Эрорн. Вид, открывавшийся сквозь промасленный пергамент, стал затягиваться туманом — по всей видимости, морским, — который поднимался с другой стороны укрепленного городка, а вдали виднелись очертания скальной гряды, конечно же, одной из тех, что тянулись рядом с Эрорном. Он испытал желание отправиться туда и посмотреть, стоит ли там замок Эрорн, а если стоит, то в нем должен обитать тот, кто может что-то знать об истории замка. Корум пообещал себе, что, прежде чем он покинет эти земли, обязательно навестит замок Эрорн — хотя бы как символ своей принадлежности к смертным.

Корум вспомнил, как прошлым вечером он смотрел в зале на гордую смеющуюся девушку. Признайся он себе, что его тянет к ней, это, конечно же, не было бы предательством памяти Ралины. Вне всяких сомнений, и девушку тянуло к нему. Но почему же ему так не хочется признавать этот факт? Потому что боится? Скольких женщин он еще сможет любить и видеть, как они стареют и исчезают, а его бесконечная жизнь все длится? Сколько раз он еще сможет переживать горечь потери? Или он начинает обретать цинизм, который позволит ему брать женщин лишь на короткое время и расставаться с ними до того, как любовь властно заявит о себе? Для общего блага — и ее, и его — это было бы наилучшим разрешением бесконечно трагической ситуации.

Усилием воли он отогнал от себя и эту проблему, и образ рыжеволосой дочери короля. Если сегодня придется начинать войну, то ему лучше всего думать лишь об этом, отбросив все остальное, тем более что присутствие врагов успокоило угрызения совести. Он улыбнулся, вспомнив слова короля Маннаха. «Фои Миоре следуют за смертью, — сказал Маннах. — Они преклоняются перед ней». Что ж, возможно, это является истиной и для Корума? И если это так, то не является ли он самым опасным врагом для Фои Миоре?

Пригнувшись под притолокой, он покинул свою комнату и, пройдя ряд небольших овальных помещений, очутился в зале, где они ужинали вечером. Зал был пуст. Сквозь узкие прорези окон неохотно сочился серый рассвет, освещая зал, откуда уже была убрана вся посуда. В нем было холодно и неуютно. Корум подумал, что именно в таком месте можно в одиночестве преклонить колени, очищая душу перед битвой. Он согнул серебряную руку, вытянул серебряные пальцы, проверил серебряные суставы и посмотрел на серебряную ладонь, на которой во всех подробностях были воспроизведены линии настоящей руки. Искусственная рука надежно крепилась к кости запястья. Корум сам проделал необходимую операцию, пустив в ход другую руку, чтобы пропустить сквозь кость крепежные стержни. Пусть верят, что у него волшебная рука, — она была безукоризненной копией кисти из плоти и крови. Внезапно Корум с отвращением позволил руке опуститься. Это была единственная вещь, которую он создал за две трети столетия. Единственная работа, которую он завершил после окончания войны с Повелителями Мечей.

Он почувствовал, что его переполняет отвращение к самому себе, но не мог понять причины таких эмоций. Он стал мерить шагами широкие плиты пола, поеживаясь от сырого холодного воздуха, — как гончая, которой не терпится стремительно сорваться с места и пуститься в погоню. Или это ему не терпится начать бег? Может, это он хочет бежать от чего-то. От знания о самом себе, о поджидающей его неизбежной судьбе, о роке, на который оба — и Элрик, и Эрекозе — намекали ему?

— Во имя моих предков — пусть придет битва и пусть она будет кровавой и яростной! — выкрикнул он.

И, одним движением выхватив свой боевой клинок, он описал им круг в воздухе, проверяя его готовность и сбалансированность, после чего с щелчком вернул в ножны — этот звук разнесся по залу.

— И пусть она будет удачной для Каэр Малода, господин наш Воитель, — это был спокойный и веселый голос Медб, дочери короля Маннаха.

Она стояла в дверном проеме, прислонившись к косяку и уперевшись рукой в бедро. Талию ее перетягивал тяжелый пояс, на котором висели кинжал в ножнах и широкий меч, волосы стянуты сзади, и единственными доспехами Медб было что-то вроде кожаной куртки. В свободной руке она держала легкий шлем, который отличался от вадагских, хотя тоже был выкован из меди.

Корум редко позволял, чтобы его заставали врасплох, и, смутившись, что кто-то слышал его воинственный возглас, отвернулся, не в силах посмотреть ей в лицо. Юмор мгновенно оставил его.

— Боюсь, госпожа, что для вас во мне нет ничего от героя, — холодно произнес он.

— И от зловещего божества тоже, Властитель Кургана. Многие из нас долго колебались, прежде чем призвать вас. Многие думали, что если вы и существуете, то можете оказаться мрачным и зловещим созданием, похожим на Фои Миоре, и мы сами призовем беду на свою голову. Но нет, перед нами предстал человек. Человек, куда более сложный, чем просто бог. И похоже, на каждом из нас лежит разная ответственность. Вы разгневались оттого, что я увидела, и вам не чужд страх…

— Скорее всего, это был не страх, госпожа.

— А может, и он. Вы встали на нашу сторону по своему выбору. Мы ничего не можем требовать от вас. У нас нет власти над вами, пусть даже мы считали обратное. Вы помогаете нам, несмотря на свои страхи и грызущие вас сомнения. Это куда более ценно, чем помощь какого-то откровенно бесчувственного сверхъестественного существа, подобного Фои Миоре. Фои Миоре боятся вас, они знают легенды. Помните это, принц Корум.

Корум продолжал стоять, не поворачиваясь к ней. Ее теплое отношение не вызывало сомнений. Ее действительно тянуло к нему. Она была столь же умна, сколь и красива. Как он может повернуться к ней, если в этом случае он увидит ее, а увидев, он будет не в силах полюбить ее, полюбить так, как Ралину?

Справившись с голосом, принц сказал:

— Благодарю вас за вашу любезность, госпожа. На службе вашему народу я сделаю все, что в моих силах, но предупреждаю: не ждите от меня чего-то особенного.