Сколько госпиталь простоял в Ставрополе и сколько было всего медицинского и административного персонала — не помню, но хорошо помню, как мы уходили из Ставрополя. Положение на фронте было печальное, отступали беспрерывно. Старались удержать фронт, но силы были неравные и где-то у добровольцев был открыт фронт. Кроме того, в областях у красных находились заводы и склады снарядов — у белых этого не было, и еще прошел слух, что англичане, помогавшие Добрармии снарядами и одеждой, прислали снаряды на миллиметр больше, и так же обстояло с обувью для армии (бедные солдаты шли с подвязанными подошвами) — пришли несколько вагонов ботинок на одну только левую ногу. В общем, как и всегда, англичане проводили свою гнусную политику.
Фронт приближался, была объявлена эвакуация Ставрополя. Комендант (а может быть, градоначальник — не помню) заявил доктору Мокиевскому-Зубок как главному врачу госпиталя, что персонал может эвакуироваться, а госпиталь целиком, с больными и ранеными, он предлагает оставить в Ставрополе на попечение города, так как эвакуировать его невозможно за неимением перевозочных средств.
Доктор Мокиевский ни за что на это не соглашался, так как не хотел оставлять раненых и больных на произвол, и его трудно было сломить. Он часто ходил к градоначальнику, и у них доходило до крупных разговоров вплоть до угрозы ареста доктора. Все же доктор Мокиевский-Зубок добился своего, получил разрешение на выделение состава для вывоза раненых и госпиталя.
В городе уже царил хаос. Военные склады были открыты для всех, и жители разбирали, кто что мог. Доктор Мокиевский-Зубок приказал Суботину взять с собой несколько человек и набрать на складе нужного товару — главным образом обуви и теплых вещей, которые служили бы для «смазки» в путешествии, а также для нужд больных и санитаров.
Подали состав из товарных вагонов. Погрузили мы всех раненых и больных (их было более трехсот), погрузились и сами. Вблизи города уже бродили зеленые, красные наступали. Направление нашего поезда было на Новороссийск. Паровоз нам дали, но только до Армавира, хотя об этом никто из наших не знал; вероятно, сделали так для того, чтобы отвязаться от назойливого доктора. Паровоз привез госпитальный поезд в Армавир, поставил среди других составов и бросил.
Когда мы немного осмотрелись, то увидели, что наш поезд стоит среди составов, нагруженных снарядами. На втором пути перед вокзалом стоял санитарный поезд, готовый принять раненых. Старшим врачом поезда был доктор Сычев, давнишний знакомый и приятель Льва Степановича (позже, когда мы были уже в Югославии, его жена крестила нашего сына Олега). Ни их, ни нас не устраивало «снарядное» соседство. Перспектива была не из приятных. Наш поезд стоял в самой гуще этих опасных эшелонов, и, казалось, невозможно было выбраться оттуда. Лев Степанович через Суботина начал «подмазку» — кому обувь, кому теплое белье, кому спирт. И вот однажды ночью наш поезд неожиданно двинулся («подмазка» подействовала) — паровоз вытолкал наш состав со станции, вывез в поле и оставил, а сам вернулся обратно на станцию. Мы еще не пришли в себя от этой неожиданности, как вдруг увидели большое зарево над станцией и услышали взрыв снарядов. Сначала подумали, что был налет зеленых или красных, но потом сообразили, что это взрываются снаряды тех составов, в гуще которых мы стояли.
Лев Степанович сразу же собрал перевязочный материал и персонал, и они двинулись пешком туда, чтобы оказать помощь, если она нужна. В санитарном поезде Сычева, когда начались взрывы, совсем рядом, все в это время спали. Они повыскакивали, полуодетые, как спали, из поезда и кинулись, кто мог, в помещение вокзала. Наших раненых и персонал хранила Божия Матерь — и на этот раз она отвела опасность. Не помню, сколько мы еще простояли в Армавире (в поле), но так же, с «подмазкой», проехали и в Новороссийск.
Началась та же история — наш госпитальный состав загнали в тупик на так называемую Кузькину ветку. Это было свалочное место для отслуживших вагонов. Пригнали наш поезд к самому обрыву, с которого сбрасывали в глубокий овраг старые негодные вагоны. Наши все пришли в ужасное смятение: вдруг начнут сбрасывать ненужные вагоны и, не заметив нашего госпиталя, сбросят и нас?
Началось паломничество к начальнику станции, чтобы вывезти поезд из тупика. Но начальника станции ведь спиртом не подмажешь, так как начальники станций в то время были военные. Тогда начали со стрелочников. И пошла сказка про белого бычка. Все-таки нас вывезли на свободный путь, ближе к порту. Теперь нужно было устраивать погрузку на пароход, чего надо было добиваться, так как пароходов было ограниченное число.
Доктор Мокиевский хлопотал, чтобы дали пароход для раненых и больных. Наконец разрешение было получено, но с условием, что персонал останется на берегу. Поставили стражу из юнкеров, чтобы никого из персонала не впускать. Юнкера знали доктора Мокиевского-Зубок, так как многие из них прошли через его руки, а кроме того, доктор часто защищал молодых юнкеров на службе. К тому же несколько юнкеров лежали у нас в госпитале и знали сестер. Уговор был с ними такой: санитары и другой персонал, сопровождая последнюю партию раненых, должны остаться с ними на пароходе. Так и сделали. Почти все служащие госпиталя погрузились с ранеными. Вава, Лина и я оставались последними. Меня превратили в больную, едва волочащую ноги. Лина и Вава подхватили меня с обеих сторон под руки, и пошли мы по трапу. Я настолько удачно сыграла роль больной, что даже дежурный юнкер помог мне подняться. Пропустили беспрепятственно. Погрузка раненых и госпитального имущества, которой ведали доктор Мокиевский и Суботин, была закончена. Все было сделано очень быстро благодаря их необыкновенной энергии. За бортом оставалось из наших только двое — доктор Мокиевский и Суботин.
Перед тем как грузиться, доктора Мокиевского просил зайти генерал Хвостиков, заведовавший погрузкой на пароходы, и просил его перевезти с нашим госпиталем, как госпитальное имущество, «медицинский материал» Санитарного управления до Крыма. Мокиевский согласился на просьбу Хвостикова и дал госпитальных людей для переноски груза на пароход. Суботин с несколькими санитарами начал погрузку «медицинского материала». Это были ящики и бочонки. Приходит Суботин и говорит доктору, что это не медицинский материал, а мед — одна бочка протекла. Мокиевский сообразил, что этот багаж, который под видом госпитального имущества перевозится в Крым, предназначается для спекуляции. Доктор Мокиевский сказал Суботину, чтобы при погрузке один бочонок уронили, да так, чтобы он разбился. Когда это было исполнено, он приказал мед раздать раненым, больным и санитарам, а погрузку ящиков приостановить. Сам же пошел к Хвостикову и сказал: «Ваше превосходительство, вас обманули. Тот груз, который вы просили перевезти с нашим госпиталем, — не медицинский материал, его там нет… Один бочонок разбился, и там оказался мед. Я распорядился раздать его раненым». Со слов Левушки, Хвостиков вскочил, позеленел и только прошипел: «Можете идти».
Генерал Хвостиков занимал какое-то положение в Санитарном управлении. После того случая 26-й Полевой запасный госпиталь приобрел в его лице злейшего врага, и с этого времени начались еще большие мытарства госпиталя.
Погрузив, как я уже сказала, весь госпиталь с больными, ранеными и персоналом на пароход, Лев Степанович с Суботиным оставались еще на берегу. Они обдумывали, как бы попасть на пароход, чтобы команда их не заметила. С своими людьми они заранее условились, как те должны будут им помогать. Пароход уже начал отчаливать, когда Суботин и Лев Степанович кинулись к отверстиям (дырам) в борту, и с той стороны их втянули свои люди, дежурившие все время в ожидании этого момента. Так мы выехали в Крым. На берегу оставалось еще много людей, ожидавших погрузки на пароходы, которых было очень мало и на которые было трудно попасть. Если бы не знакомые юнкера — не знаю, попали ли бы мы на пароход. Наш пароход «Петр Регир» был очень старый, и эта, как говорится, «старая калоша» привезла нас в Феодосию.
