Дом перса был на окраине и на горе, и поэтому мы решили перебраться в самый город. В этот день из Туапсе на Сочи пошел пароход. И многие, в том числе и дядя Коля, успевший вывезти своих, уезжали на нем.

В городе мы встретили кого-то из многочисленных Черепенниковых, который сказал, что все они спаслись: старшие приехали лошадьми, а молодежь пришла пешком. От них до города было больше сорока верст.

Все они уезжали пароходом и предложили нам свой дилижан и верховую лошадь. Теперь мы были богаты перевозочными средствами и предложили генералу Безкровному и его сыну присоединиться к нам. Их усадьба была около Черепенниковых, и они выбежали из нее без ничего, когда в ней уже хозяйничали большевики. Молодой Безкровный — симпатичный молодой человек, тихий, но совсем не развитой — это был ребенок. Отец должен был все время за ним следить и не отпускал от себя.

Мы перебрались в город, в помещение, оставленное Черепенниковыми. Это был пустой домик. Папа снова пошел в штаб. Начало уже смеркаться, когда он вернулся, совсем успокоенный. Ему сказали, чтобы он не волновался, что дела идут хорошо и, если будет что-либо новое, ему сейчас же сообщат. Но мне вид города не нравился: шли обозы, скакали верховые, ехали беженцы.

Я уже четыре года находилась почти все время на фронте, и то, что я сейчас видела, было отступление! Папа, как человек чести и долга, не мог поверить, что грузинский генерал его обманул, и со мной не соглашался, тогда я и кто-то еще предложили сбегать в штаб.

Когда мы туда пришли, то увидели темную пустую гостиницу. Генерал и его штаб — убежали!

Надо было немедленно уезжать на Сочи. Грузины ушли все. Оставались русские части, казаки, артиллерия; была ли пехота — не знаю! Вообще, точно, кажется, никто не знал, какие и откуда пришли войска. Во всяком случае, их было очень мало. Итак, мы снова пустились в путь. Правили на обоих дилижанах Аня и я. Верхом, кажется, ехал Петя. Столпотворение в городе было невероятное: каждый старался выбраться скорее. Обгоняли друг друга, телеги цеплялись, люди кричали, размахивали кнутами… Мы обе действовали не менее энергично, удачно лавировали, не отставая одна от другой, и наконец пробрались к выходу из города.

Наши два дилижана привлекали внимание окружающих, и слышались насмешливые, но добродушные возгласы: «Ишь, девок за кучеров посадили и едут!» Но «девки» не осрамились и благополучно выбрались на шоссе. Там ехать было уже легче. Мы остановились в восьми верстах от города в имении барона Штейнгеля. Была уже ночь, и мы решили там дождаться утра и, в зависимости от обстановки, действовать дальше. Лошадей отпрягли, но не снимали сбруи и привязали их к дилижанам, в которых примостились сами — кто как мог. Но перед самым рассветом проскакал мимо казак и сказал, что надо уходить, так как большевики входят в город, что большая часть войск уехала поездами, а по шоссе отходят артиллерия и казаки, но их очень мало.

Мы сейчас же двинулись дальше. На сорок восьмой версте остановились в имении Пестржецких, друзей тети Энни. Их самих там не было, но кто-то из служащих впустил нас в дом, и мы решили там остановиться: там мы могли и питаться, и было все необходимое для лошадей. Хорошо переночевали, но на другое утро мимо нас стала проходить отступающая артиллерия, и офицеры подтвердили, что Туапсе занят и что оставаться нам очень опасно. Ничего не оставалось делать, как ехать снова.

Через десять верст доехали до большого селения Лазаревка, где остановились наши русские части. Грузины благополучно укатили дальше.

Нам посоветовали не оставаться в Лазаревке, так как туда выходит с гор проселочная дорога и есть опасность, что на ней могут показаться большевики. Так что мы проехали еще пятнадцать верст и остановились в большом недостроенном доме — он стоял на поляне, окруженной лесом, и через нее бежал ручеек. Так что вода, дрова и корм для лошадей были под рукой. Когда мы приехали, дом был пустой, но потом там поселилось большое армянское семейство.

Мы заняли две большие комнаты, принесли сена и расположились. Лошадей стреножили и пустили пастись. Каждый из нас был назначен на определенную работу: обе дамы вели хозяйство, готовили на костре и смотрели за маленьким Юриком, генерал Безкровный с сыном доставляли дрова, папа и Николай Николаевич Княжецкий ходили к местным жителям в поисках продуктов, мы четверо караулили лошадей: ночью по очереди Аня, Петя и я, а днем Женя. Следили, чтобы лошади не ушли далеко и чтобы их не увели. Сидишь ночью на крылечке и слушаешь, как они едят или перескакивают стреноженными ногами; если покажется, что они удаляются, идешь проверить и подогнать поближе.

Петя днем из консервных банок мастерил посуду. Все по очереди ходили к ручейку, раздевались, стирали свое белье и, высушив его, одевались. С продуктами было труднее всего. Денег у нас почти не было, у местного населения продуктов было очень мало, особенно не хватало хлеба, был только кукурузный. Все же папа никогда не возвращался с пустыми руками. Многие давали даром что могли, и мы кое-как питались. Изредка кто-нибудь ездил в Лазаревку узнать о положении.

Так мы прожили около двух недель. Наконец нам сообщили, что большевики, разграбив Туапсе, ушли по направлению на Майкоп и Армавир с целью пробиться к своим главным силам. Мы поехали обратно!

В Лазаревке нам повезло: нас взял воинский поезд, погрузив и повозки, и лошадей. Таким образом мы без усталости и быстро доехали до Туапсе.

Город был разграблен и страшно загрязнен! Мы зашли в банк дяди Коли: двери настежь открыты, все перевернуто, все бумаги разорваны на мелкие куски, брошены на пол, и их слой доходил нам выше колен. Переночевав в городе, мы с волнением поехали домой. Что там нас ожидало? Мы ни от кого узнать не могли.

Шоссе, после прохода целой армии с многочисленными обозами и беженцами, сильно пострадало: щебенка была выбита проходом такого множества телег и лошадей. Грязь ужасная. За перевалом стали встречаться разломанные телеги и убитые лошади. В двух местах были небольшие воронки от снарядов. Ашейский мост был сожжен, и нам пришлось пробираться по долине и искать место, чтобы перебраться на другую сторону. Небуговский мост уцелел. После него мы стали приближаться к жилым местам. Мы никого по пути не встретили и ничего не знали, что у нас делается. Но на шоссе начали появляться все больше и больше разные обломки мебели, разорванные книги, тряпки и т. д. Чем дальше мы ехали, тем больше видели следы разорений и грабежей. Мы ясно понимали, что нас дома ждет что-то ужасное!

Недалеко от Москалевки все шоссе было усыпано разломанными рамами из ульев. Значит, пчельник был уничтожен. Очевидно, кто мог, вытаскивал из ульев соты и ел по дороге. Где-то в кустах блеснула медная ступка.

Уже въезжая в ворота, мы увидели, что у нас побывало множество народа и лошадей. Весь лес был вытоптан, загрязнен, и везде виднелись остатки костров, где еще торчали недогоревшие ножки стульев и столов.

Дилижаны услышали наши служащие и вышли нас встретить. Они не позволили нам ехать прямо в дом и попросили свернуть на ферму. Нам объяснили, что в доме полный разгром и что жить там нельзя!

Ферму же не тронули, и наши служащие предложили пока остановиться у них, что мы и сделали. Пришли туда и учительница, и прислуга, которые оставались жить в доме. Они много пережили, но в конце концов их не тронули.

Вещи свои они сохранили и припрятали к себе кое-что из нашей посуды. Вот что все они нам рассказали.

Большевики пришли к нам с рассветом 18-го, то есть рано утром после нашего бегства: задержала их темнота, и они заночевали в нескольких верстах от нас, что нас и спасло и дало возможность убежать. Первое, что они спросили, это: «Где генерал и его семья?» Не найдя нас, они схватили нашего старого рабочего Фурсова и расстреляли на глазах его жены и дочери, обвинив в том, что он нас предупредил. Он в этот день по своим делам поехал за сорок верст в деревню Тангинку и там неожиданно наткнулся на большевиков. Поняв, какая опасность нам угрожает, он тропинками побежал обратно, чтобы нас предупредить, и опередил большевиков часа на два, но, когда пришел в Москалевку, нас уже не было.