— Проходите, товарищ, проходите, — улыбнулся «генерал».

— Ты кому встала во фронт?

— Генералу!

— Вот дура! — залилась ее товарка смехом. — Да это швейцар из гостиницы в ливрее, а не генерал в парадной форме…

— Песенники, вперед!

Из строя вышли Каш, Яцулло и Репкина.

— Запевай!

Февраля двадцать восьмого, утром, раннею порой Звук сигнала боевого услыхали мы с зарей!

И рота дружно подхватила:

Всходило солнце. Мы возвращались с ночного ученья, поднятые в 11 часов вечера. В нескольких верстах от Левашова одна полурота засела на горе в хорошо укрепленных окопах, а вторая полурота вела наступление. На ученье произошел несчастный случай. Сибирячка Мария Котликова, двадцати одного года, назначенная в связь к ротному, заскакивая в темноте за ним в окоп, ударилась обо что-то и сломала ногу.

Я в это время уже командовала четвертым взводом с званием младшего унтер-офицера. Наш бывший взводный Федорова перешла в Отряд национальной обороны (отряд женщин-моряков, несших береговое охранение). В первую лунную ночь мы вновь были разбужены в 12 часов, и к утру перед ротой, по ту сторону шоссе, вырос гимнастический городок. Офицеры нас всячески ловили, проверяя знания. К молоденькому часовому подошел офицер:

— Винтовка у вас хорошо почищена?

— Так точно, господин поручик!

— А ну-ка покажите!

Та передала ему винтовку. Офицер вынул затвор и пошел дальше. Она бросилась за ним:

— Господин поручик, отдайте затвор!

— Как «отдайте»? Вы, стоя на посту, сами отдали винтовку постороннему человеку.

— Но вы — наш офицер, и я вас знаю.

— Да, но я ведь не ваш караульный начальник.

Поняв свой промах, та с горя… заплакала. Офицер ей со смехом вернул затвор.

Многие сознались, что под словом «никому» обозначался весь мир, за ислючением наших офицеров. А Иванова даже, что называется, переборщила, неся во взводе дневальство. Офицер одной из команд, проходя с дамами, решил показать, как живут доброволицы. Но Иванова загородила дорогу:

— Нельзя, господин поручик! Вход не разрешается…

— Как не разрешается? Вы же не караул несете?! Та расставила в дверях руки и ноги:

— Не пущу, не имею права!

Поручик, засмеявшись, махнул рукой и увел своих дам.

Как-то вечером во взводе мы развеселились. Танцевали, пели, декламировали. Хорошенькая Юдина протанцевала «Кекуок». Двое исполнили танец-мимику — объяснение в любви парня девке. Канценебина пропела частушки, а мы хором подхватили припев:

Вошли две доброволицы другого взвода:

— Что вы это сегодня точно черти перед заутреней взбесились?

— Милые дамы, справляем шабаш и вас приглашаем танцевать с нами…

— Ох, смотрите, не к добру это! Быть беде!

— А ты, белая ворона, не каркай. Типун тебе на язык!

— А тебе, мой черный ангел, сорок чириков куда надо!.. — в тон ответила ей блондинка.

Веселье продолжалось.

На следующий день караул несла наша рота. Моего взвода Николаева, двадцати одного года, была поставлена у цейхгауза, одинокого здания, обдуваемого со всех сторон ветром. На второй день утром при поднятии роты Николаева с болезненным видом, кашляя, подошла ко мне: «Господин взводный! Я не могу выйти на занятия. Мне плохо, колет в груди…» Я взяла ее за пульс. Учащенный — явно в жару. Отправленная в батальонный околоток, она была в тот же день переправлена в Петроград в больницу. Воспаление легких! Через два дня она скончалась. Наш полувзвод ездил на погребение. «Если кто-нибудь из вас раньше команды «пли!» выстрелит, засажу под арест!» — пригрозил при отъезде в Петроград поручик.

В церкви, при прощании, врезался в мою память момент, когда к гробу подошла отделенный Настенька Баженова. На несколько мгновений она замерла над изголовьем, с тоской всматриваясь в лицо умершей. Почувствовала ли она в этот момент, что тень от крыла Ангела смерти уже заслонила и ее жизнь? Через два месяца Баженова застрелилась…

За гробом одиноко шла рыдающая мать и наш полувзвод. Увидев, что хоронят доброволицу, к процессии стали примыкать праздношатающиеся солдаты. Подошло человек пятнадцать. Отзвучал последний погребальный напев. Гроб колыхнулся… Раздалась команда: «Для салюта!..» При команде «пли!» раздался дружный залп. «А ничего, здорово пальнули!» — проговорил какой-то солдат.

Лучшим стрелком в роте была Репкина — деревенская девушка двадцати одного года. Впервые взявшая в руки винтовку, она в цель, на 400 шагов, нанизывала одну пулю на другую. У нее промахов не было никогда. Было немало и других хороших стрелков, но когда однажды дали залп целым батальоном, то попали в мишени… 28 пуль. Но зато убили вышедшую из-за бугра пасшуюся лошадь, и в проходившем в отдалении поезде пуля пробила окно, на счастье никого не зацепив.

Наступил мой черед быть караульным начальником. Дежурство, так позорно законченное мною. Ночью я видела подходившего караульного офицера. Крикнув: «Караул, стройся!» — я подошла с рапортом. Поднося руку к козырьку, вдруг почувствовала себя дурно. Подступила тошнота, перед глазами поплыли красно-зеленые круги. Сознавая, что теряю сознание, я напрягла всю силу воли, чтобы закончить рапорт. Но память уже уплывала, и вместо числа солдат в карауле я произносила какие-то фантастические числа. Последнее, что осталось в памяти, — встревоженные глаза поручика. В ту же минуту я грохнула на пол без сознания. Отчего произошел обморок, я до сих пор понять не могу. Невыносимо стыдно было как перед офицером, так и перед доброволицами. Как я, сильный, выносливый солдат, и вдруг, как кисейная барышня, упала в обморок! Да еще где? В караульном помещении и во время рапорта! В состоянии полной подавленности я заканчивала дежурство.

Утром же ждала новая неприятность. Перед самой сменой вдруг в дверях выросла фигура офицера нашего батальона. И я у него не спросила пропуска.

— Вашего караульного начальника нужно отправить под арест за то, что впускает посторонних без пропуска, — резко проговорил вошедший.

— Прошу к моему караульному начальнику быть снисходительным, так как он неожиданно ночью заболел и в болезненном состоянии заканчивает дежурство, — вступился за меня поручик.

Но печальные события чередовались с веселыми. Мне передали письмо, адресованное: I Петроградский женский батальон. Левашово. 2-я рота. Взводному 4-го взвода. Безграмотный солдат запасного батальона из Петрограда писал:

Дорогие товарищи женщины!

Вот я не знал, что на свете есть такие храбрые, что пойдут воевать заместо нас. Спасибо, товарищи, вам. А мы по крайности отдохнем. Кормите заместо нас вшей… — и т. д. В конце приписка: «А все-таки я бы вам посоветовал сидеть по хатам и не объедать нашей порции».

— Товарищи! Я получила письмо от какого-то солдата. Восхищается нашей храбростью. Послушайте…

— Ах скот! Мерзавец! Свинья! — послышались негодующие возгласы. — Мы-то объедаем порции?.. А сам он, дармоед, только и делает то, что съеденными порциями откармливает вшей!..

— Давайте сообща ему напишем ответ!

Мое предложение было принято, и через полчаса посланье было готово:

Дорогой товарищ!

Мы были очень польщены вашим лестным отзывом о нашей храбрости. Но последнего вашего совета исполнить не можем. Было время, когда наши доблестные солдатики, не щадя жизни, грудью защищали отчизну, а мы — бабы — готовили новую смену и пекли им на фронт коржи. Теперь же, когда, изменив долгу и забыв стыд и совесть, вы позорно бежали с фронта, на ваше место встанем мы и надеемся с честью выполнить взятое на себя обязательство. А вам разрешите дать совет: нарядитесь в наши сарафаны, повяжите головы повойниками, варите борщ, подмывайте Ванюток, подвязывайте хвосты буренкам и, луща семечки, чешите языками.