В серо-черном небе не было ни звезд, ни Луны. Рваные низкие облака плыли с востока, цепляясь за верхушки деревьев. Ветер уныло запевал свою нудную песню, срываясь на пронзительный свист. Он налетал порывами, по-разбойничьи неожиданно бросал в лицо колкий снег. Потом донес слабенький стрекот. Василий напряг слух. "Вроде бы вертолет?" И, словно подслушав его мысли, бортинженер повернул голову в сторону звука. Он надвигался откуда-то издалека. Все громче и громче.

— Вертолет! — почти закричал Олег. — Вертолет! Слышишь, Вася?

— И вижу. Вон мигающий красный огонек.

— Нашли все-таки!

— Да нет, не нашли. Он уходит. Если бы нашел, то завис… Вертолет протрещал где-то совсем рядом и стал удаляться. Вскоре он появился снова. И опять ушел в ночь.

— Поедим? — командир развернул аварийный запас и достал галеты, тубы с соком и банку консервов.

— Пора, — согласился бортинженер. — Целый день в желудке пусто. И пить хочется…

— Мне тоже. Но только не сока. Сейчас бы…

— Чего-либо покрепче, — подсказал Олег. — Стаканчик — другой. Так?

— Хотя бы один…

Жевать было трудно. То ли от холода, то ли от усталости и ломки, которую им устроила жестокая перегрузка. Да и аппетита особого не было. Скорее понимание того, что надо чуть-чуть восстановить силы. Когда их снимут с этой скалы, они не знали. Но готовились к худшему.

Из темноты донесся крик испуганной птицы. Ветер отнес его в сторону и заглушил. Они сидели молча, крепко прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Каждый думал о своем. Прошел час или два. Сосны продолжали тревожно шептаться. Двое сидели у костра и легкое их дыхание не могло нарушить подступающую со всех сторон тишину. На душе было радостно и тоскливо. Странное соседство чувств, но что поделаешь, если это именно так. С рассветом снова появился вертолет. На этот раз он не спешил уходить, а завис над соснами. Спустили трос.

— Пойдешь первым, — сказал командир.

Лазарева подняли вторым. Перед тем, как защелкнуть карабин, он закрыл люк корабля, взял сумку с документами и прощально взглянул на свой "Союз". "Нет, ты ни в чем не виноват. Ты сделал свое дело", — подумал и дернул за трос. Тот натянулся, и Василий почувствовал что плывет вверх. Последний прощальный взгляд на маленькую поляну и обрыв. "До свидания говорить не буду, — подумал про себя. — Надеюсь, что сюда больше не попадем и свидеться не придется". Он был откровенно доволен, что их увозят отсюда.

Такое короткое сообщение появилось в газетах только 8 мая и было спрятано во внутренних полосах. Ни слова об истинной причине, серьезнейшем отказе техники, чрезвычайно сложной ситуации, в которую попал экипаж.

Позднее этот корабль назовут "Союз-18-1", а в техническом заключении, которое подпишут члены Государственной комиссии, появятся строки: "После отделения корабль совершил суборбитальный полет длительностью 21 минута 27 секунд, поднявшись на высоту 192 км и пролетев 1574 км".

…Передо мной небольшая книжка "Не может быть" (Альманах чудес, сенсаций и тайн. Выпуск второй. Август 1991 г. Москва, издательство "Новости"). Третий ее раздел озаглавлен: "Я люблю НЛО". В нем помещена статья Евгения Крушельницкого — "Пришелец появился вовремя"… Вот только одна цитата из этого повествования:

"… странный НЛО, который висел в небе Байконура 5 апреля 1975 года, устроил землянам куда более серьезные неприятности. "Союз-18-1, пилотируемый полковником В.Лазаревым и бортинженером О.Макаровым, поднявшись на высоту 192 километра, потерпел аварию. По мнению подполковника В.Ильина, который все это наблюдал, причина именно в НЛО".

Это еще одна неправда о том полете. Не знаю, кто такой подполковник В.Ильин, на Байконуре я его не встречал ни в тот апрельский день, 5 числа, ни раньше, ни потом.

И все-таки, вернусь еще раз к началу полета. После долгих и навязчивых "Двигатели работают устойчиво", "Полет нормальный", "Тангаж и рыскание в норме", резкое "Авария носителя!" было подобно взрыву, встряхнувшему всех, кто был на смотровой площадке. Началась суета. Большое начальство рвалось к телефонам ВЧ-связи, чтобы доложить еще большему о случившемся и тем самым оградить себя от каких-либо упреков. Те, кто рангом пониже, пребывали в растерянности или сновали между группами "технарей", прислушиваясь к разного толка предположениям. Один из членов Госкомиссии, бросив испуганный взгляд на "кучковавшихся" в сторонке журналистов, нервно прошипел: "Немедленно в автобус и — в город. Вам здесь нечего делать!" Тут же сработала служба режима, и ПАЗик с табличкой "Пресса" буквально вытолкнули со стоянки.

В Ленинске никакой информации не было. Люди с "площадки" стали возвращаться в гостиницу, спустя часа два-три. Новости были печальные: "Погибли". Кто-то из коллег предложил: "Пойдемте, помянем". Достали бутылку водки, разлили. И тут появился запыхавшийся Дима Солодов — телеметрист из ОКБ МЭИ: "Живы! Живы!" Началось ликование. Димку подхватили на руки и стали подбрасывать к потолку. Его черный костюм побелел от мела, а мы продолжали что-то кричать и бросать, бросать… О водке позабыли, а вспомнив, быстро разобрали стаканы: "За экипаж! За Васю и Олега! За Уралов"!

С Байконура мы улетали 7 мая. Самолет Ил-18 летит до Москвы более трех часов. Устроившись в конце салона, написал обо всем, что происходило в космосе и на Земле. Прямо с аэродрома повез визировать. Без "закорючки" о публикации не могло быть и речи. Всю информацию о делах космических контролировали "политики" и "технари", они и решали, что и как говорить о "самих себе". Рукопись мне завернули: "Спрячьте, об этом сообщать нецелесообразно. Во всяком случае — пока".

— Я написал неправду? — допытывался у того, кто имел право запрещать или разрешать.

— У каждого своя правда, — прозвучало в ответ.

— Не бывает такого, она общая для всех. Когда не врешь, легче жить, не надо всю жизнь помнить, что ты соврал.

— Иногда ложь нужна для дела, есть так называемая святая ложь… И не делайте вид, что не поняли меня, — начинал раздражаться мой собеседник. — Честь государства и партии нельзя не защищать. А вы хотите лить грязь на себя и других. Зачем?

— Честь и ложь несовместимы, их нельзя ставить рядом.

— Идите! — это резкое и злое означало, что аудиенция закончена.

— Рукопись я оставляю. Пусть она жжет вам совесть, — повернулся и ушел.

И только через восемь лет мне удалось вкратце рассказать о том драматичном полете в "Красной звезде".