Глазков не торопясь, потихоньку открывает клапан. В какой-то момент послышалось шипение, которое усиливалось. Свистящий раздражающий звук предупреждал, что воздух станции устремился наружу. Стрелка прибора на пульте дрогнула и поползла влево. Началось падение давления.

— Командир, воздух уходит, — предупредил Глазков. — Веду контроль.

Они слышали тревожное шипение, не отрывали глаз от прибора и переживали то странное ощущение, которое можно назвать ожиданием неожиданного. Давление в станции падало. Уже был пройден тот рубеж, за которым, не будь они в скафандрах, наступило бы то, что случилось на "Союзе-11".

— "Тереки", ждем показания приборов, — напомнила "Заря".

— Давление продолжает падать, — ответили с орбиты.

— Сколько? — спросили с Земли.

Приближалась граница срабатывания автоматического устройства, которое должно было обеспечить подачу воздуха из баллонов. И снова напряженное внимание к приборам. Не подведет ли автоматика? Не подвела. Громкое шипение подтвердило, что воздух пошел. Невидимой стеной он двинулся по отсекам.

— Как давление, "Тереки"?

— Пока все в норме.

— Почему пока? — встревожилась "Заря".

— С давлением все в норме. Регулируем сброс и нагнетание. Все идет по циклограмме…

Система действовала безупречно.

— "Тереки", пора заканчивать, — скомандовали из ЦУПа. — Можете отдохнуть…

Это разрешение на отдых было очень кстати. Вроде бы просто и прозаично прошла операция "Атмосфера", а подустали они порядком. От напряжения, от понимания того, что если вдруг нарушится режим, надо срочно покидать станцию.

"Неприятное это ощущение, когда станция теряет герметичность?" — спросил Глазкова после полета. Он честно признался:

— В общем-то, да. Здесь борются два чувства: сознание и подсознание. В конечном итоге побеждает уверенность. Мы знали, что испытаниям на орбите предшествовало много наземных проб: автономных и в комплексе с другими системами. — Он улыбнулся и добавил: — Никогда не спрашивай: страшно было или нет. Даже те, кто твердо ответят "нет", скажут полуправду.

…Минуло два десятилетия, но ни на последующих "Салютах", ни на "Мире" замена атмосферы не проводилась. Специалисты говорят, что не было необходимости. И все-таки был один тревожный момент. На "Салюте-6". О нем рассказывал Владимир Коваленок. — Случается, — говорил, — что ночью вдруг беспричинно просыпаешься. И первое, что испытываешь, — необъяснимое чувство тревоги, недоброе предчувствие чего-то. Вот так было и с нами. В станции тихо, только мерно зуммируют приборы системы жизнеобеспечения, да вентилятор слегка шелестит своими мягкими лопастями. На станции темновато. Горели только дежурные светильники, и в их неярком свете вырисовывался интерьер "Салюта". Подплыл к иллюминатору. За стеклом — сплошная чернота и россыпь далеких звезд. Часы показывали 4.25. Подумал: надо проверить, как "Кристалл" работает. Но что это? Небо чертил огненный след. Яркое пятно размером с теннисный мячик мчалось прямо на станцию и, чуть не зацепив якорь, скользнуло вниз. Я почувствовал испарину и легкую дрожь. До сознания дошло: если бы этот метеорит не проскочил мимо, он прошил бы станцию насквозь. Мы были без скафандров и вряд ли успели бы их надеть…

Виктор Горбатко и Юрий Глазков. На их долю выпала операция "Атмосфера"

Горячий раскаленный город бежал навстречу автобусу. Повсюду въевшаяся серая пыль, которую больше не замечаешь. Прямые улицы, невысокие дома, пожухлые от солнца деревья, живущие лишь "поливом". Что будет сегодня, и какая неведомая сила заставляет преодолевать прогоны улиц, шоссейку с КПП, собственное равнодушие? Это перед первым стартом все не так, все взбудоражено, волнительно, непривычно. Второй загоняет эмоции внутрь, восприятия становятся размытыми. Думаешь не о полете, а о том, как ребята вернутся после пуска в гостиницу, засяду по номерам на всю ночь, и будет весело и хмельно.

Душно. Он привык к жаре, но хочется скорее к кондиционеру, вдохнуть глоток прохлады и снова уйти в себя, раствориться собственных мыслях — так быстрее летит время.

Автобус притормозил у "монтажки" (МИК — монтажно-испытательный корпус). Василий Лазарев взглянул на свой хронометр. На все про все оставалось три часа.

… По громкой связи передали:

— Есть переход на бортовое питание!

Лазарев почувствовал локоть бортинженера. Олег Макаров улыбался и крутил головой. По его глазам и по этому молчаливому жесту командир понял, что он хочет сказать: "Обратного пути нет, только вперед". В ответ подмигнул: мол, сейчас затрясет, готовься. И тут же прошли очередные команды: "Есть предварительная… Есть основная!" И — прощай Земля! Прости, что они, быть может, единственные, кто расстается с тобой с легким сердцем. Впереди у них — космос.

Двигатели вышли на режим, и "Союз-18", властно влекомый ракетой-носителем, устремился навстречу солнцу. На 120-й секунде полета отделились "боковушки". На 150-й прошел сброс головного обтекателя, и в иллюминатор ослепительным пучком ударил яркий блик. Все, как и должно быть. На 180-й секунде Земля подтвердила: "Полет нормальный!".

261-я секунда. По расчету должно произойти отделение второй ступени. В этот момент Василий почувствовал тангажную раскачку, подумал: "Качает сильнее, чем в прошлый раз". Поднял руку и увидел: ее водит. Передал на Землю. В этот самый момент солнечный зайчик в правом иллюминаторе резко ушел из поля зрения.

Громкий звук сирены и тревожное мигание красного табло "Авария носителя" на какой-то миг вызвали недоумение: "Что за чертовщина?" Гул двигателей прекратился. Началось вращение. В иллюминаторе вспыхивали рваные блики, резко наступила невесомость, очень короткая. Сирена продолжала надрывно гудеть и мешала сосредоточиться. Командир выключил ее.

На Байконуре не знали о случившемся. Информатор вешал по громкой связи: "285-я секунда. Полет нормальный!.. 290-я полет нормальный!.. 300-я.."

Это начинало раздражать "Уралов", которые слышали все это по трансляции, хотелось выругаться, крикнуть: "Вы что там, с ума сошли! Какой к черту нормальный!"

"События, отличающиеся особой жестокостью, вызывают защитную реакцию человеческого мозга", — почему-то вдруг вспомнились строки из учебника, который штудировал в медицинском институте. Случившееся не то что напугало, нет, оно резко сдвинуло привычное понятие времени, перевело их жизнь в иное, немыслимое по своей скоротечности измерение. И когда этот сдвиг вовлек экипаж в атмосферу стремительного осмысления происходящего, указать верный путь к действиям могла лишь холодная рассудительность. Еще в бытность летчиком-испытателем Василий усвоил одну истину: "Волнение — признак неуверенности". Так его учили…

Все происходило в какие-то ничтожные доли секунды. Сознанием понимал: где-то произошел серьезный "сбой". Но какой и где? Космическая техника устроена так, что все решения на активном участке полета принимает автоматика. Космонавты знали логику всех включений и выключений, последовательность всех процессов, но то, что случилось, выходило за рамки понимания.