Вдруг он услышал детские голоса. Откуда-то сверху донесся резкий свист. Он поднял глаза и увидел в открытом окне черномазого мальчишку, рассматривавшего его с большим интересом.

— Рус? — спросил черномазый.

Павлик кивнул головой.

Когда фельдфебель подвел его к деревянной постройке и указал на уходящую в темноту лестниц, наверху раздался многоголосый веселый шум. С третьего этажа его приветствовали девочки. Они без умолку хохотали, выкрикивая что-то на разных языках.

Павлику все это показалось сном. В лагере он часто видел хорошие сны. «Куда я попал?» Этот вопрос задавал он себе и в кресле парикмахера, и под теплым, как летний дождь, душем, и в вещь-каптерке, где ему выдали чистое белье, бархатный костюм, берет и новые ботинки.

В столовой он совсем растерялся. Боялся прикоснуться к пище. Шутка ли, молодая немка в белоснежном переднике поставила перед ним тарелку с котлетами и жареным картофелем! Мясо… Настоящее. За три года Павлик ни разу не ел мяса, он даже забыл его вкус.

— Почему ты не ешь? — ласково спросила кухарка, заглядывая ему в глаза. — Ты ведь голоден.

Женщина глядела участливо, а Павлик — недоверчиво. Действительно ли она хочет, чтобы он ел? А улыбка? Не притворна ли она? За время его пребывания в неволе ни один немец не спрашивал, голоден ли он… Нет, был один. На фабрике Этцеля. Густав Рункель. Он почти каждый день отдавал детям свой завтрак, но вскоре его выставили с фабрики. Говорили, что его посадили в концлагерь.

— Ешь, малыш. Не стесняйся, — пододвинула кухарка тарелку поближе. — Сейчас принесу компот. Ты любишь компот из свежих фруктов?

«Она не немка», — решил Павлик.

Положив в рот ломтик хрустящего картофеля, он окинул взглядом помещение. Дневной свет проникал в круглый зал с массивной колонной посредине только через узкие стрельчатые окна, поэтому здесь и днем горело электричество. Со стен глядели Гитлер с челкой на лбу, Гиммлер в пенсне и надутый, как индюк, Геринг.

Кухарка подсела к столу и молча стала разглядывать новичка. Время от времени она тяжело вздыхала,

— Ты русский? — наконец спросила она.

— Украинец.

— У нас тут есть ребята из России. Мальчики, девочки. Один твой землячок сейчас на кухне дежурит. Познакомить тебя с ним?

Павлик утвердительно кивнул.

— Иоганн! — позвала она кого-то, повернув голову в сторону кухни. — Иоганн, иди-ка сюда.

У дверей показался рыжий круглолицый подросток. Приблизившись к новичку, он стремительно выбросил правую руку вперед, громко и важно выкрикнул:

— Хайль Гитлер! Здравствуй, воробей! Кто это тебя так изрисовал? Чирикал? Откуда, как величают?

Поведение земляка Павлику не понравилось. У него невольно сжались кулаки. Он готов был их тут же пустить в ход, но рядом стояла кухарка.

— Мое имя Иоганн. По-русски— Иван, Ваня. Фамилия — Бородавка. Будем знакомы, — протянул рыжий руку, которую новичок пожал без особой охоты. — Я тут уже полтора года. Здесь рай! Воспитатели хорошие. Особенно герр… фельдфебель Круппке. Ты его знаешь? Он без одной руки. И начальник наш, герр… гауптман Веммер — славный человек. Нас тут всему учат: стрелять из пистолета, лазать по горам, фотографировать, — не умолкал Бородавка. — Ты вот, например, не знаешь, что ночью костер виден за шесть километров, а свет карманного фонарика — за полтора, а я знаю. Огонек папиросы можно в темноте разглядеть за пятьсот метров, а шум большого города слышен за три километра… Фрау Эмма, — обратился он вдруг к немке заискивающим тоном, — можно мне с новичком в кино сходить? Осталось десять минут. Можно?

— Хорошо, Иоганн, иди, — согласилась она.

Бородавка бесцеремонно схватил Павлика за руку и увлек его за собой.

— Выше голову, воробей! Не хнычь. Тут из тебя, голодранец, человека сделают. Входишь воробьем, вылетишь соколом, со львиным сердцем, с орлин…

Словно ток пробежал по всему телу Павлика. Мускулы напряглись.

— Оставь меня. Слышишь? Попугай рыжий!

Рыжий виновато потупил глаза.

— За что обижаешься? Шучу. Пошли! — Он снова схватил новичка за руку. — Я сейчас тебя познакомлю с воспитанниками нашего приюта. Гляди только, не попадайся на удочку. У нас тут швали всякой хоть отбавляй, — боязливо оглянулся он по сторонам. — Особенно среди наших, что из России. В прошлую весну двое сбежали. Хи-хи-хи! — захихикал Бородавка. — Одного — Фирюбина — пристрелили на месте, а Сеньку Хитова притащили напоказ. Гауптман Веммер у него спрашивает: «Хитов, зачем бежал, разве здесь плохо?» Сенька отвечает ему: «Здесь не плохо, но я не. хочу быть шпионом, изменником родины». Хи-хи-хи!

Павлик остановился:

— Шпионом? Какие шпионы?

Рыжий махнул рукой:

— Какие там шпионы! Впрочем, — добавил он примирительным тоном, — мне какое до этого дело? Кормят хорошо, работать не заставляют — чего еще?

Появление новичка вызвало в зале острое любопытство. Сотни глаз устремились к двери, где рядом с Бородавкой стоял белокурый паренек.

Вдруг к выходу юркнула смуглая девочка с выразительными карими глазами и вьющимися черными волосами. Не говоря ни слова, она схватила Павлика за рукав и дернула его к себе. Он смутился, покраснел.

— Павлик, не иди, она плохая, — запротестовал рыжий. — Она француженка! Жаннетта, уйди по-хорошему!

Но девочка была не из тех, кто легко отказывается от своих намерений. В ее карих глазах зажглись лукавые и насмешливые искорки.

— Проваливай, несчастный! — с нескрываемой враждебностью посмотрела она на Иоганна.

Тот не уходил. Тогда она под одобрительный смех ребят грубо оттолкнула Бородавку и потащила за собой' Павлика. Едва они успели сесть, как погас свет, и на экране замелькали первые кадры.

Жаннетта наклонилась к Павлику и на ломаном немецком языке сообщила о том, что рыжий — доносчик, дружит с гестаповцами.

— Все его бьют, но это не помогает, — пожаловалась она. — Однажды я ему чуть ухо не откусила. Думаешь, помогло? Нет. Ничуть.

— Я сразу разгадал его, — сказал Павлик по-французски.

Жаннетта взглянула на него с радостным изумлением:

— Ты тоже из Франции?

— Нет, я из России, из Советского Союза, — ответил Павлик. — Моя мама учительница французского языка. Она меня с малых лет…

Сзади зашикали. Вслед за этим раздался чей-то зычный голос:

— Жаннетта, не каркай!

— Фельдфебель Круппке, — с явным раздражением пояснила девочка и, выпрямившись, стала смотреть на экран.

Гитлер разговаривает по телефону. Цепкие, холодные глаза, большой, мясистый, слегка свернутый набок нос..

— Какой он противный! — шепчет Жаннетта.

На экране большая рука. Фюрер пишет. Буквы налетают друг на друга, громоздятся, а некоторые отскакивают в сторону.

— И почерк ужасный.

— Некрасивый, — соглашается Павлик.

Небо почернело от самолетов. На земле — река тяжелых танков. Тысячи бомб с визгом обрушиваются на разбегающуюся в панике армию. И опять Гитлер. Он садится в самолет и куда-то улетает. Красивый город. Широкие улицы, бульвары, площади.

— Париж! — У девочки задрожал голос. — Вандомская площадь…

Фюрер уже в автомобиле. Он надменно смотрит по сторонам. Его нижняя губа резко выпячена. Он разглядывает только что занятую им столицу Франции.

— Кошон![2] — вырывается у девочки. — Гитлер — кошон. Кошон, кошон, кошон! — неистово топает она ногами.

Но и это ей кажется недостаточным. Она закладывает четыре пальца в рот, раздается пронзительный свист.

Треск в кинобудке прекращается. Вспыхивает свет. Между рядами пробирается фельдфебель Круппке. Его желчное лицо страшно.

— Вон отсюда! — шипит он, словно гремучая змея. — На пять суток в карцер!

Девочка направляется к выходу. У дверей она останавливается и, сложив руки в рупор, кричит в зал: «Гитлер— кошон! Гитлер — кошон!»