Социальные сдвиги, являвшиеся плодом этой классовой борьбы, и самый процесс этой борьбы в его политических, религиозных и философско-публицистических проявлениях заняли вторую половину XVI, весь XVII в. и часть XVIII столетия. Высочайшего напряжения эта борьба достигла в 1640–1653 гг., но и до и после этого промежутка она нередко доходила до революционного обострения, хоть и менее длительного. До самого начала революции, до вторичного (осеннего) созыва парламента в 1640 г., к прежней переселенческой тяге, обусловленной чисто экономическими мотивами в самом непосредственном виде, прибавилась политическая и религиозная эмиграция — явление, так сказать, производное, уже последствие происходящей классовой борьбы. Уезжали пуритане, индепенденты, квакеры и люди, которые по социальным устремлениям оказывались слишком революционными для пуританского диктатора, которому лондонское купечество собиралось поднести британскую корону и который вел нужные этому купечеству войны с Голландией. Затем со времени реставрации Стюартов, т. е. с того момента 1660 г., когда, как трогательно повествует Маколей[19], «восстановленный скиталец мирно опочил во дворце своих предков», или, выражаясь более прозаично, с тех пор как Карл II со своими жаждущими места прихлебателями, бывшими с ним в эмиграции и теперь вернувшимися, и со своими любовницами, наживавшимися на казнях и конфискациях, водворился во дворце, начались явные и тайные преследования тех, кто был хотя сколько-нибудь серьезно замешан в событиях великого восстания, стоившего головы Карлу I. Кто мог, бежал за океан. Этот поток эмигрантов особенно усилился с 1685 г., когда Карл II умер и его сменил на престоле его младший брат Яков II, и продолжался вплоть до декабря 1688 г., когда новая революция низвергла Якова II с престола.
В эмиграцию шли люди сильные, выносливые, упорные, закаленные в борьбе с препятствиями. И уезжали они с мыслью, что никогда более родины не увидят, что им нужно расчищать целину, создавать себе новое отечество и добывать хлеб, не надеясь ни на кого, кроме себя самих. Стюарты смотрели с самого начала на колонизационный поток, как на явление скорее положительное, чем отрицательное, и только в очень уж острые моменты предреволюционной борьбы иногда издавали запретные эдикты против эмиграции. Обычно же они не мешали никому уезжать за океан и только стремились извлечь из этого материальные выгоды для королевской казны.
Первоначальной формой эксплуатации колоний в пользу королевской казны была выдача либо отдельному владельцу капитала, либо целому специально для этого составившемуся обществу «патента» на данную колонию. Так, первые «патенты» были выданы королем Яковом I в 1606 г. обществу, образовавшемуся тогда для эксплуатации и колонизации Виргинии. Это общество с самого начала разбилось на две группы: одна имела дело с Южной Виргинией, другая — с Северной. Северная Виргиния особенно интересовала английский торговый мир, так как шли слухи о возможности начать там обширную добычу мехов. Один «патент» касался Северной Виргинии, а другой — Южной. Оба общества получили право собственности на обозначенных (весьма неопределенно) территориях, где ралеевская экспедиция провозгласила в свое время британское владычество. Оба общества получили право перевозить на отведенные им территории колонистов, вступать с этими колонистами в те или иные договорные отношения, держать вооруженную силу и администрацию. Эти общества и тогда и на будущие времена не имели права запрещать своим колонистам торговать с кем им заблагорассудится после первых пяти лет их поселения, но все английские подданные, торгующие с Южной или Северной Виргинией, должны были за все, что они ввозили туда или вывозили оттуда, уплачивать 2,5 % от стоимости товара, а иностранцы (неанглийские подданные) — 5 %, и это шло в пользу общества, получившего «патент» на 21 год, а по истечении этого срока — в пользу королевской казны. В течение первых пяти лет оба общества (каждое в своей провинции) имели право монопольной торговли, могли иметь агентов для закупки в Англии и переправы в колонии нужных колонистам товаров, и они же заводили склады для помещения товаров, закупленных ими у колонистов и предназначенных к продаже в Англии. Оба общества вместе избирали 13 (потом 14) человек, утверждаемых королем и образовывающих Королевский совет по колониям. Совет этот находился в Англии и являлся органом королевского контроля. Он назначал в свою очередь один совет для Южной Виргинии, а другой — для Северной Виргинии. Оба эти совета заседали в колониях (каждый в своей), и от них одних исходили управление и суд в обеих колониях.
Эта оригинальная форма колонизации (так называемые собственнические провинции — the proprietary provinces) была рассчитана на эксплуатацию труда колонистов как в пользу ассоциаций (обществ), затрачивающих первоначальный капитал на перевозку колонистов за море и на первое оборудование их хозяйства, так и в пользу королевской казны.
Силой вещей, вследствие ряда географических условий, вследствие самого характера политических событий, пережитых Англией в XVII в., вследствие прежде всего быстрого экономического укрепления колонистов на новой земле, связь между провинциями и их «собственниками» делалась с каждой четвертью века все слабее, а политическая власть английской короны все проблематичнее и условнее, и только, как увидим дальше, необходимость общей борьбы против французского завоевания, грозившего с севера, из Канады, задержала на 70–80 лет полное политическое освобождение колоний от метрополии.
Но на первых порах торговцы Лондона и Плимута, составившие эти первые два общества для эксплуатации Южной и Северной Виргинии, принялись за дело вплотную. Правда, колонисты в эту пору очень зависели от регулярных подвозов из Англии: у них не было ровно ничего своего. Они работали на земле при помощи орудий, которые им выдавало общество, охотились, стреляя из ружей, полученных от общества, сеяли семена, полученные от общества, воевали с местным населением холодным и огнестрельным оружием, которое получали от общества. И пока длилось это обзаведение и устройство, колонисты в самом деле работали на торговое общество, как батраки работают на хозяина или, в лучшем случае, как ирландские фермеры — на своего лендлорда, собственника земли и барина, живущего где-то за морем, в Лондоне, и управляющего своими имениями через приказчиков. Но плодороднейшая почва, роскошная природа, превосходный климат, обильное орошение страны с каждым десятилетием обогащали колонистов и делали их все менее и менее зависимыми от «даровых» раздач, от всяких забот и щедрот этих лондонских, плимутских и всяких иных обладателей «патентов».
Вскоре советы были заменены для каждой колонии единоличным губернатором, а при губернаторе стали возникать в разных колониях и в разное время выборные, отчасти от владеющей «патентом» торговой корпорации (общества), — представительные собрания, которые юридически имели лишь совещательное значение и зависели в своих решениях от губернаторского вето, а фактически постепенно расширяли свою компетенцию в вопросах суда и управления за счет губернаторской власти. И чем больше шло время, тем более независимыми экономически от далеких владельцев «патентов» становились колонисты, тем слабее становилось представительство от обществ в выборных собраниях колонии, тем исключительнее становилось влияние самих колонистов. Но это было уже впоследствии. А пока, на первых порах, колонистам приходилось переживать иногда крутые времена. Трудно было бороться с болезнями, неведомыми, жестокими, от которых никакие европейские лекарства не помогали. Например, к весне 1616 г. из тысячи человек с лишним, живших еще незадолго перед тем в обеих Виргиниях, в Южной ив Северной, в живых остался лишь 351 человек, остальные умерли от болезней.
Уже с 1617–1618 гг. стало распространяться самостоятельное мелкое, а потом более крупное землевладение. Двигаясь на запад, захватывая всякими правдами и неправдами землю индейских племен, колонисты «покупали» эти новые, девственные участки у общества, имевшего «патент», и начинали хозяйничать на собственный риск и страх. Земля обильно кормила хлебом, а сверх того табачные плантации порождали кипучую торговлю с купцами, сбывавшими большие грузы этого нового, быстро ставшего для Европы необходимым товара. Вывозили в больших количествах и шафран, и меха, и сушеную рыбу. Ввозились товары текстильной мануфактуры, железный и другой металлический товар, разнообразные фабрикаты, которые уже выделывались в Англии и которых еще не умели приготовлять американцы.
