Все эти события уже с 24 сентября были абсолютно неизбежны, учтены и приняты Антантой к сведению. Вся Болгария с ее железными дорогами и всеми средствами страны поступила в полное распоряжение генерала Франше д'Эспре. Стало возможно и нетрудно вторгнуться оттуда в Австрию, принудить ее к миру и идти на Дрезден и Баварию. Перед Германией появился призрак нового, совсем неожиданного фронта.
Это событие и сломило наконец дух германского верховного командования. 26 сентября в Авен, где находились Гинденбург и Лю-дендорф, пришли известия, которые не поддавались уже никакому сколько-нибудь успокоительному истолкованию: генерал Франше д'Эспре прорвал окончательно и непоправимо болгарский фронт, и Болгария усматривает единственное спасение в немедленном заключении перемирия на любых условиях, какие поставит победитель. Капитуляция Болгарии, по мнению военных авторитетов, неминуемо должна была повести ккапитуляции также Турции и Австрии. И в те же последние сентябрьские дни маршал Фош усилил в неслыханной степени атаки против всего западного немецкого фронта. В некоторых немецких армиях, в том числе даже в таких избранных, образцовых частях, как первая гвардейская дивизия, определенно не хватало уже снарядов для обороны от яростного, ни днем ни ночью не прекращавшегося огня наступающих полчищ Антанты. В сентябре американская армия стала играть очень значительную роль в войне, и каждый день, иногда чуть не каждые шесть часов, новые и новые транспорты подходили к Кале и Гавру, выгружая несметный военный материал и свежие подкрепления из Америки. Американцы не только привозили с собой такие чудовищные массы амуниции и продовольствия, что их потом приходилось целыми годами распродавать, но они строили немедленно новые подъездные железнодорожные пути, строили мастерские и целые заводы. Слова Вильсона о войне до последнего доллара и до последнего человека приобретали реальный и грозный смысл. «В этой войне победит тот, у кого нервы окажутся крепче» — таково было изречение фельдмаршала Гинденбурга еще в начале войны. Болгарской капитуляции нервы Гинденбурга я Людендорфа не выдержали.
Вечером 28 сентября Людендорф явился в неурочный час к Гин-денбургу, и тот (как вспоминает Людендорф) без слов понял, зачем к нему пришел его помощник. На другой день, 29 сентября, они оба заявили Вильгельму, что нужно немедленно, в ближайшие же дни, если не часы, просить неприятеля о перемирии. Иначе армии грозит полная катастрофа. Вечером после этого заявления Вильгельм казался сломленным и страшно постаревшим. Конечно, он подчинился. Он боялся всех и всего в эти месяцы уже начиная с 18 июля, с перехода Фоша в наступление: он боялся социал-демократов, со средины двадцатых чисел сентября, громко требовавших парламентарной формы правления, боялся наступающего Фоша, боялся сурового и сухого Людендорфа, презрение которого к своей особе он всегда чувствовал, как это заметил даже наивнейший из наблюдателей, сентиментальный Карл Росснер. Он знал, что требование Людендорфа есть для Германии разгром, позор, капитуляция, потеря решительно всего. Но не смел и думать о сопротивлении. Сейчас же решено было просить «демократически» настроенного наследника престола герцогства Баденского Макса, популярного среди баденских социал-демократов, сформировать кабинет, куда вошли бы социал-демократы. Это было нужно и для Антанты, и для предотвращения революции внутри (так полагали). С 1 октября принц Макс Баденский вступил в должность. Вильгельм с тех пор сидел в Потсдаме и не подавал признаков жизни.
Особенно неожиданной была та растерянность, которую в эти страшные минуты обнаружили такой бесспорно мужественный, твердый, самолюбивый и умный человек, как генерал Людендорф, и такой храбрый и стойкий воин, как Гинденбург. Зная, что нужно немедленно сформировать «демократическое» правительство, потому что с канцлером Гертлингом Антанта и разговаривать не захочет, и понимая вместе с тем, что на это нужно время, они все-таки торопили, не давая ни отдыха, ни срока.
Всякий, кто хочет получить исчерпывающе полное понятие о душевном состоянии, в котором находились Гпнденбург и Людендорф в эти роковые для Германии дни, должен прочесть документ № 17 в сборнике «Waffen still stand», который опубликовало германское республиканское правительство в 1919 г, (о перемирии). Вот что 30 сентября было протелеграфировано в министерство иностранных дел из ставки верховного командования: «Главная квартира просит, чтобы ее держали в курсе всех сообщений, делаемых публично касательно нашего мирного предложения, чтобы можно было вовремя осведомить армию. Иначе есть опасность деморализации». Вдумаемся в эти немногие, но красноречивые строки: с одной стороны, Людендорф и Гинденбург буквально с ножом у горла требуют от правительства немедленной отправки телеграммы Вильсону — сегодня, а если нельзя, то завтра, но уж никак не позже, никак не послезавтра, торгуются даже не из-за дней, но из-за часов. А с другой стороны (и в то же самое время), они знают, что это предложение непременно деморализует армию, и хотели бы успеть ее «подготовить». Но как успеть, когда ясно, что весь мир» сейчас же узнает о телеграмме с просьбой о перемирии, едва только Вильсон ее получит. Да и как «готовить» армию к такому известию? Будто можно дать этой внезапной сдаче на капитуляцию какое-нибудь успокоительное истолкование! И как сказать стране о необходимости немедленно сдаваться на милость победителей, когда еще в том же сентябре по всей Германии красовались правительственные огромные плакаты со словами: «Конечная победа за нами обеспечена!»? Людендорф снова объявил 1 октября 1918 г. утром министерству иностранных дел, что он настойчиво требует «немедленной посылки нашего мирного предложения»: «Сегодня еще армия держится, но невозможно предвидеть, что произойдет завтра». Мало того, в главной квартире знали, что если старый кабинет пошлет мирное предложение, то, пожалуй, Вильсон даже и не потрудится ответить, и что даже для первого шага безусловно необходимо сформировать новый кабинет. И, зная это, Гинденбург, точно так же растерявшийся, как Людендорф, телеграфирует в 1 ч. 30 мин. того же 1 октября вице-канцлеру фон Пайеру (№ 22): «Если есть уверенность, что сегодня вечером, в 7 или 8 часов вечера, принц Макс Баденский сформирует новое правительство, то я одобряю отсрочку (посылки телеграммы Вильсону, — Е. Т.)до завтрашнего утра. Если же образование правительства сколько-нибудь сомнительно, то я считаю, что уже сегодня ночью нужно послать это заявление». Проходит полчаса, и в Берлин летит новая телеграмма (№ 23) от Грюнау, советника министерства, в министерство иностранных дел: «Людендорф объявил мне: «Сегодня войско еще держится, но прорыв может наступить каждую минуту, и тогда наше мирное предложение прибудет в самый неблагоприятный момент»; он объявил, что у него такое ощущение, будто он предается азартной игре, что во всякий момент на любом участке одна из дивизий может отказаться исполнить свой долг». И уже от себя штатский чиновник Грюнау, наблюдавший обоих «диоскуров», как их величали четыре года подряд в патриотической прессе (т. е. Людендорфа и Гинденбурга), добавил: «У меня впечатление, что тут потеряли всякое хладнокровие…» В первом часу ночи новая телеграмма (№ 27), уже от Лерснера: «Людендорф заявляет: «Армия не может ждать более 48 часов». Вот атмосфера, в которой Макс Баденский должен был начать переговоры о перемирии, т. е., точнее, обратиться с мольбой о перемирии к разъяренному, алчному и победоносному врагу.
Нужно было все-таки хоть немного подготовить рейхстаг к роковому известию. Ведь, несмотря на все зловещие слухи, на очевидные факты, на разгром Болгарии, все-таки, кроме военных властей, мало кто знал, в каком поистине отчаянном положении находится армия. 2 октября по поручению главной квартиры майор Буше дал в секретном заседании лидеров партий рейхстага характеристику положения. Принудить врага к миру нельзя. Два фактора губят все: 1) танки, которых у немцев нет в достаточном количестве, и 2) недостаток людей. Еще в апреле 1918 г. в батальонах было по 800 человек, а к концу сентября в них насчитывается уже не более 540 человек в каждом, да и то, чтобы и этой цифры добиться, пришлось вовсе уничтожить (раскассировать) 22 дивизии, т. е. 66 полков. Потери колоссальны; танки, появляясь в тылу, наводят панику. Офицеры падают без счета и без замены. Бывают случаи, когда после трех дней боя все офицеры данной дивизии перебиты или ранены, и в их числе все три полковых командира. При таких условиях нужно прекратить бой. Таковы были главные пункты сообщения майора Буше. На успокоительные фразы, которыми он снабдил свой доклад, конечно, никто не обратил ни малейшего внимания.
