При этих условиях Эрцбергер, с одной стороны, Шейдеман, Давид, Эберт, с другой, решили провести через рейхстаг торжественную резолюцию в том смысле, что Германия готова мириться с Антантой на основе возвращения к довоенному положению. Мир без аннексий и контрибуции! Эта формула, принятая в Петербурге Советом солдатских и рабочих депутатов, должна была также лечь в основу мирной резолюции рейхстага[93]. Одновременно лидеры социал-демократии и Эрцбергер домогались также отставки Бетмаи-Гольвега. Канцлера губили в этот момент две между собой различные, но одинаково враждебные ему силы. Почему, например, его не желал более Шендеман? Потому, что с именем Бетман-Гольвега связывались воспоминания о начале войны, его ненавидела Антанта, он сказал 4 августа 1914 г. знаменитые, облетевшие весь мир слова, что нейтралитет Бельгии — клочок бумаги и т. д.; одним словом, как откровенно заявил Шепдсман 20 июля 1917 г.: «Если канцлер завтра уйдет, это облегчит мир». А с другой стороны, почему под положение канцлера в это же самое время подкапывались Гинденбург и Людендорф. почему против него деятельно интриговал кронпринц, специально с этой целью явившийся из армии в столицу? Потому, что для них он был слишком нерешителен, сдержан, миролюбиво настроен, слишком мало склонен дожидаться победоносного мира. Мы хотим могучего мира, гинденбургского мира (einen Kiaftfrieden. cinen Hindenburgfrieden) — таков был лозунг аннексионистов, приободрившихся под влиянием предстоящего выхода России из войны. Непримиримые противоречия раздирали в этот момент политическую жизнь Германии, но все главные течения устремлялись одинаково против канцлера. 14 июля 1917 г. Бетман-Гольвег подал в отставку, а спустя пять дней, 19 июля, большинством 2)2 против 126 голосов в рейхстаге прошла «мирная резолюция». Большинство составилось из социал-демократии (шейдемановского топка), прогрессистов, центра и нескольких национал-либералов. Меньшинство — из почти всех национал-либералов, консерваторов и независимых социал-демократов (которые были недовольны редакцией резолюции и требовали более радикального тона). Резолюция высказывалась против аннексий, против насильственного мира, за мир по соглашению враждующих сторон (Verstandigimgsfrieden).

Эта резолюция не произвела в странах Антанты никакого другого действия, кроме усиления впечатления, что Германии приходится очень трудно. Ни Эрцбергеру, который еще в начале 1915 г. был сторонником аннексии, ни другим авторам резолюции во вражеском стане не верили. Да если бы и верили, ничего реального отсюда выйти не могло, потому что ведь сама Антанта решительно желала аннексий (в свою пользу) и ни за что не согласилась бы принять принцип, положенный в основу резолюции. Но Антанте не пришлось даже измышлять дипломатических хитростей, чтобы можно было свалить вину за продолжение войны на Германию. Дело в том, что едва только общими усилиями удалось удалить Бетман-Гольвега, как Гинденбург и Людендорф, кронпринц и Вильгельм поспешили резко отмежеваться от парламентского большинства и от его мирной резолюции, и консервативное меньшинство, вотировавшее против мирной резолюции (и представлявшее интересы крупного капитала и землевладения по преимуществу), оказалось вполне солидарным с военными властями, с династией и с новым канцлером. Любопытная по-своему фигура был этот новый канцлер, Отто Михаэлис, бывший прусский комиссар по продовольствию. Указан он был Вильгельму теми, кто хотел достигнуть полного подчинения гражданских властей военным. Это была серая бездарность, дюжинный, бесталанный чиновник, из провинциальных дворян, усидчивостью и повиновением начальству сделавший себе карьеру, не имевший даже отдаленного представления о неслыханных трудностях, в борьбе с которыми уже начинали изнемогать центральные империи. Он сам откровенно заявил, что политикой никогда не занимался и вообще был только «современником» (Zeitgenosse) исторических событий — не больше. Его так и прозвали издевавшиеся над ним социал-демократы — «современник Михаэлис». Признавался он еще (тоже публично и печатно), что, собственно, хотел было отказаться от канцлерства, чувствуя полную свою непригодность, но раскрыл наудачу Библию, вычитал утешивший его текст и согласился. Подобный человек и получил на первых же порах от военных властей задание: как-нибудь поскорее свести к нулю «мирную резолюцию» рейхстага. Михаэлнс тотчас же это и исполнил, заявив в рейхстаге, что он надеется осуществить «цели Германии», не выходя из пределов мирной резолюции, — «так, как я ее понимаю» (so wie ich sie auffasse), — добавил он. А так как было известно, что Михаэлис больше всего по своим взглядам примыкает к крайним аннексионистам, объединившимся вскоре после этого (2 сентября 1917 г.) в новую «отечественную партию» (Vaterlandspartei), то дело было сделано, И в Германии, и вне ее на «мирную резолюцию» посмотрели после этого как на нечто совершенно лишенное реального смысла и значения для будущего. Состав рейхстага (выбранного еще в 1912 г. и просуществовавшего вплоть до ноябрьской революции 1918 г.) был дробный, прочного большинства по многим вопросам составить было нельзя. Вот каков был численный состав партий рейхстага в 1917 г.: правые партии — 44 консерватора, 27 членов «германской фракции» (консерваторов более умеренного оттенка), 49 национал-либералов; «центр» — католики, иногда шедшие с правыми, иногда с левыми, — 90 человек; левые партии — 45 прогрессистов, 89 социал-демократов большинства и 21 независимый, 18 поляков (голосовавших в те годы всегда елевыми); наконец, 14 «диких», не принадлежавших ни к какой партии или принадлежавших к национальным меньшинствам (датчане, эльзасцы). Мирная резолюция 19 июля прошла только потому, что Эрцбергер, вождь партии центра, а за ним и вся партия (представлявшая в значительной степени мелкую и среднюю католическую буржуазию южных государств Германии, а отчасти Рейнланда) почувствовали необходимость как можно скорее заключить мир, так как социальные слои, ими представленные, начинали тоже беспокоиться и роптать.

Слова Михаэлиса, похоронившие эту мирную резолюцию, настроение военных властей с Людендорфом во главе — все показывало, что аннексионисты очень уж уповают на близкую победу вследствие развала русского фронта и что так же легкомысленно, как они вовлекли Америку в войну, они теперь убедили себя, что успеют справиться с Антантой раньше, чем Америка развернет свои силы. Речи Эрцбергера в негласном заседании лидеров парламентских партий 4 и 6 июля 1917 г., предшествовавшие мирной резолюции, не произвели на Вильгельма, кронпринца, Людендорфа и Гинденбурга никакого впечатления. Эрцбергер указал на провал надежд, связывавшихся с подводными лодками, подчеркнул, что о военном одолении врагов нечего и думать, что нужно искать дипломатических путей к миру, что через год положение будет еще хуже, а между тем лишний год войны потребует новых 50 миллиардов марок золотом и новых колоссальных человеческих гекатомб. Но Людендорф на все подобные указания тогда говорил только: «Дайте нам победить» (lassen Sie uns siegen). А сам император, беседуя на приеме с лидерами рейхстага, именно с лидерами левых партий, и заговорив о разгроме русских войск у Тарнополя (в том же июле 1917 г., после так называемого почему-то «наступления Керенского»), с восхищением и смехом заявлял: «Где появляется гвардия, там нет места демократии» (Wo die Garde auftritt, da ist kein Platz fur die Democratic). Прием у Вильгельма II в эти июльские дни 1917 г. вообще очень встревожил народных представителей: они, говоря словами участника приема Лайера, как будто поняли, что опасно оставлять такую власть в руках подобного человека. Перед ними, представителями измученного народа, неистово истребляемого неприятелем и голодом, жаждущего мира и только мира как можно скорее, Вильгельм вдруг принялся весело вышучивать «мир по соглашению», мир дипломатический (а не «военными средствами»), словом, тот мир, к которому именно стремилось большинство рейхстага. Вот как он, Вильгельм, понимает мир по соглашению: «Мир, при котором берут у врагов деньги и сырье и кладут в собственный карман». Перед народными представителями, за которыми стояли глухо раздраженные, угнетенные войной и недоеданием рабочие массы, он стал рисовать такие заманчивые перспективы: как только окончится эта война, нужно будет соединиться с Францией, взять под свое начало весь европейский континент, и тогда начать уж новую, «настоящую» войну против Англии… Об этом перед лицом народных представителен восхищенно мечтал человек, относительно которого нелегальные листовки, распространявшиеся тогда по всей Германии, ядовито спрашивали: почему он и его сыновья никогда, даже издали, не приближаются к полю битвы?