Произошла эта вторая попытка в октябре 1908 г. Нужно сказать, что 10 июля (н. с.) 1908 г. в Ревель на свидание с Николаем II прибыл английский король, и в речах, которыми они обменялись, подчеркивалось полное сближение обеих держав. Это посещение необычайно раздражило германское правительство, и Вильгельм II напомнил вскоре после этого, что если «они» хотят «нас окружить», то Германия этого не боится и будет обороняться. Он это сказал в чисто военной компании (в Деберице), и речь не была официально оглашена, но все о ней знали. Настойчивее всего в Европе говорили о том, что на тайных совещаниях вРевеле между Извольским и Эдуардом VII было решено вмешаться в турецкие события: как раз тогда (в июле 1908 г.) началась младотурецкая революция, которая привлекала к себе всеобщее внимание. На этой-то почве — на почве балканских дел — и суждено было Антанте подвергнуться новой пробе и испытанию ее крепости.
Младотурецкая революция, начавшаяся 3 июля 1908 г., в три недели одержала полную победу. Старый Абдул-Гамид был лишен всякой власти (ему оставлен был лишь титул, которого он лишился в следующем году), управление делами перешло в руки младотурецкого комитета «Единение и прогресс», приступлено было к выработке новой конституции и к выборам в Национальное собрание. Все это было запоздалой попыткой перестроить Турцию на основе европеизации. Мелкобуржуазные централисты, младотурки, захватившие власть в 1908 г., управляли фактически диктаторским образом вплоть до разгрома Турции и сдачи ее на капитуляцию в конце октября 1918 г. Главная их цель — сохранение еще уцелевших остатков Турции, превращение ее в строго централизованную державу — не только не была достигнута до конца всего десятилетия их диктатуры, но уже на первых порах стало ясно, что она и не может даже начать осуществляться. Эта революция запоздала по крайней мере на сто лет. Произойдя накануне мирового пожара, она только ускорила дальнейшую ликвидацию некогда великого государства.
Дело началось с аннексии Австрией Боснии и Герцеговины. Обе эти провинции прежней Турецкой империи были заняты Австрией еще в 1877 году, в эпоху русско-турецкой войны. С тех пор эта территория находилась во «временной оккупации» Австрии, и было ясно, что австро-венгерское правительство отдаст ее кому бы то ни было, исключительно подчиняясь силе, но не иначе. Босния и Герцеговина, где преобладающее население сербского происхождения, давно составляли предмет открыто высказываемых мечтаний Сербии. Эта земледельческая и скотоводческая страна, не имевшая выхода к морю, надеялась на то, что в более или менее отдаленном будущем при благоприятных обстоятельствах Босния и Герцеговина с ней соединятся и сербы не только получат выход к морю, но и значительно увеличат свою земельную площадь; выход же к морю им был нужен, по их словам, прежде всего, чтобы избавиться от такого положения, когда их соседи, австрийцы, являлись фактическими монополистами по закупке всего, что только мог дать сербский рынок. Тотчас после подписания англо-русского соглашения в Сербии опять стали высказываться мысли о том, что Россия, наконец, «вернется» теперь на Ближний Восток, что теперь Сербии опять есть на кого опереться в борьбе против австрийцев и «швабов» (т. е. немцев). Что Извольский тоже думает о перенесении центра тяжести русской политики на Балканы, это было хорошо известно.
Таковы были обстоятельства, когда австрийский министр иностранных дел, барон Лекса фон Эренталь, затеял объявить аннексию Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией, т. е. превращение «временной оккупации» в вечное владение.
Эренталь затеял это еще до младотурецкой революции и даже совещался с Извольским и с итальянским министром иностранных дел Титтони относительно условий, на которых Россия и Италия согласились бы признать аннексию Боснии и Герцеговины. Но из этих переговоров ничего не вышло, и австро-венгерское правительство решило действовать самостоятельно и идти напролом. 29 сентября (н, с.) 1908 г. Франц-Иосиф личным письмом уведомил Николая II о готовящейся аннексии, а спустя несколько дней (7 октября н. с.) аннексия была формально провозглашена. Русские протесты и неудовольствие были выражены в нескольких официальных документах, особенно в длинном письме, которое Николай II (или, точнее, Извольский) написал Францу-Иосифу 17 декабря 1908 г., где русский император, между прочим, говорит: «По сведениям, которые до меня доходят, твое правительство принимает военные меры в таком масштабе, из коего можно предположить, что оно готовится к возможному в ближайшее время конфликту с твоими южными балканскими соседями. Если подобное столкновение произойдет, то оно вызовет в ответ большое возмущение не только на Балканском полуострове, но также и в России, и ты поймешь то особо трудное положение, в котором я окажусь. Избави нас, Боже, от подобной перспективы, которая положит конец всякой возможности сохранить хорошие отношения между Россией и Австро-Венгрией и может привести Европу к общей войне». Но Франц-Иосиф твердо знал, что Россия воевать тогда была не в состоянии, и поэтому нисколько не испугался. В ответном письме от 28 января 1909 г. австрийский император пишет Николаю II: «Мое поведение в отношении сербских стран продиктовано мне моим долгом и предусмотрительностью, вызванными той страстной и полной ненависти враждебностью, которой проникнуты в этих странах все классы, включая и ответственных представителей власти… Я твердо решил со всей энергией противиться возможности агрессивных действий, на которые их может натолкнуть все возрастающая дерзость в погоне за химерическими мечтами, которые, увы, были им внушаемы не одной лишь стороной. Еще не было примера, чтобы какая-нибудь великая держава, заботящаяся о своем достоинстве и о своих интересах, проявила бы такое долготерпение, какое проявляем мы в отношении наглой провокации маленьких соседей».
Другими словами, он тоже грозил войной.
Тянуть дело неопределенно долго было нельзя. Параллельно со сношениями, затеявшимися между Россией и Австрией, шли более опасные и острые сношения между Россией и Германией. Через несколько дней после провозглашения аннексии германский посол Пурталес с непосредственностью и поспешной откровенностью, которые характеризовали всегда манеру Вильгельма II в тех случаях, когда сила была на его стороне, передал Извольскому следующее: «Россия, несмотря на все заслуги Германии перед ней, все более и более сближается с враждебной немцам группой держав. Кульминационными пунктами такой политики была Алжезнрасская конференция и ревельское свидание с королем Эдуардом. Подобная перегруппировка держав заставляет Германию, более чем когда-либо, тесно сблизиться с Австрией и принять за основание своей политики полнейшую солидарность во всех вопросах с Габсбургской монархией». Аннексия Боснии и Герцеговины как месть за англо-русское соглашение — такова мысль этих слов. 23 марта 1909 г. Вильгельм категорически потребовал от России немедленного признания аннексии, и русское правительство принуждено было подчиниться[57].
Так закончилось это дело. Каков был его исторический смысл? Была ли аннексия Боснии и Герцеговины для Германии только средством нанести удар Антанте, доказать России жестоким уроком, что союзники ее не поддержат, что нужно идти не с ними, а с центральными державами? Конечно, нет. Эта цель была, но были и другие мотивы.
Ведь мы уже видели, что с 1898 г. мысль об экономическом утверждении на землях Турецкой империи сделалась, можно сказать, одной из главенствующих в германской политике. Начавшаяся с 1909 г. постройка Багдадской дороги успешно двигалась дальше и дальше, и этот факт повелительно требовал соответственных шагов на Балканах. В самом деле, путь от Берлина до Багдада должен был всецело находиться либо в руках Германии, Австрии и Турции, либо дружественных им держав. Болгария могла быть другом, но вообще ее позиция в 1907–1909 гг. вовсе еще не была такой ясной, как начиная с 1913 г. Сербия была определенным врагом Австрии и поэтому другом России. Аннексия Боснии и Герцеговины обрекала Сербию на экономическую зависимость от Австрии и на будущее время, а также на политическое бессилие. Тот участок великого пути «Берлин — Багдад», который проходил по Балканскому полуострову, должен был быть обеспечен и с тыла и с флангов, а для этого Австрия вызывалась на активную балканскую политику, и Германия смотрела на свою союзницу как на прямое и естественное свое продолжение.
