Со времени появления тематических сборников «Русская альтернативная поэзия» (М., 1989) и «Русская альтернативная поэтика» (М., 1990), выпусков журналов «Литературное обозрение» (1991. № 11) и «Искусство Ленинграда» (1991. № 4) до выхода в свет тома сочинений Ивана Баркова в «Новой Библиотеке поэта» (СПб., 2004) прошло полтора десятилетия. За эти пятнадцать лет усилиями издательств «Ладомир» и «Новое литературное обозрение» составилась целая эротическая библиотека, включающая в себя тома серии «Русская потаенная литература» (основана в 1992 г.), монографии и тематические сборники, в том числе недавний: О муже(N)ственности / Сост. С. Ушакин (М.: Новое литературное обозрение, 2002), и журнал с особым разделом «Любовь в литературе и жизнетворчестве: формы концептуализации» (НЛО. 2004. № 65).

«Высокий» научный стиль для обсуждения «низких» тем стал нормой исследований (литературоведческих, лингвистических, искусствоведческих, культурологических и т. п.), затрагивающих вопросы эротики и сексуальности. Его утверждению во многом способствовали появившиеся еще в 1980-е гг. работы — Б. А. Успенского (Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Studia Slavica Budapest, 1983. Т. 29. Fasc. 1/4; 1987. Т. 33. Fasc. 1/4), В. М. Живова (Кощунственная поэзия в системе русской культуры конца XVIII — начала XIX века // Уч. зап. Тартуского гос. университета. Вып. 546. Тарту, 1981 (Труды по знаковым системам: Семиотика культуры. Т. 13), Г. А. Левинтона (Достоевский и «низкие» жанры фольклора // Wiener Slawistisher Almanach. Wien, 1982. Bd. 9), Ю. И. Левина (Об обсценных выражениях русского языка // Russian Linguistics. 1986. Vol. 10).

Сборник «Эротизм без берегов» ориентирован на утвердившуюся традицию и адресован преимущественно исследователям и знатокам русской литературы конца XIX — первой половины XX века: от Ф. Сологуба до В. Набокова. В него вошли статьи (отдельные из них уже печатались в России и на Западе) и публикации новых материалов. Он не является тематическим в узком смысле, поскольку включает работы, рассматривающие самые разные аспекты темы и отличающиеся разными аналитическими подходами. В то же время практически все представленные в книге материалы связаны конкретной литературной эпохой и одной из центральных для нее проблем (столь легкомысленно высмеянной сатириком: «Пришла проблема пола»).

Писателям рубежа XIX–XX вв. и шедшим за ними предназначалась ведущая роль в легитимации табуированных сторон сексуальной жизни, — им принадлежал приоритет в изображении психологических процессов, которые почти синхронно с литературой, а иногда и с небольшим опозданием осваивала молодая психоаналитическая наука. В первую очередь этот культурно-исторический императив услышали авторы, испытавшие на себе очевидное или имплицитное влияние позднего натурализма и в особенности декадентства с характерной для него эстетизацией и канонизацией перверсии в литературном поведении и творчестве.

Художественные тексты и биографии модернистов (Ф. Сологуба, А. Белого, М. Кузмина — прежде всего) были и продолжают оставаться неиссякаемым источником для всевозможных изысканий в области психоанализа, а также для иллюстраций внелитературных концепций. Как правило, эти умозрительные построения не привносят ничего нового, а всего лишь транслируют литературное явление и наше знание о нем в другой понятийный ряд, заменяя, подобно толмачу, одни слова другими.

Основным критерием при отборе материала для данной книги являлась значимость исследований в дальнейшей научной работе; дополнительным — их сосредоточенность на художественном тексте, его поэтике, психологическом облике и судьбе автора, проблеме литературного поведения. Предпочтение было отдано статьям и материалам, открывающим новые исследовательские перспективы. Темы русского вейнингерианства и уайльдизма, проблема литературного поведения и эротического кодекса русского декадента (и шире: его западноевропейские источники и соответствия), проблема женской телесности и женственности в модернистских текстах и некоторые другие, рассмотренные участниками этого сборника, вероятно, будут иметь продолжение в новых штудиях.

Название сборника родилось спонтанно: один из маститых авторов, удивленный предложением поместить в книге его статью, нейтральную, по его представлению, с точки зрения предложенной темы, насмешливо заметил: «Что же это у вас какой-то эротизм без берегов получается». Мне оставалось только мысленно поблагодарить его за тонкую аллюзию на почти забытую литературную дискуссию. «Эротизм без берегов» — феномен, который адекватно отражает суть процессов, происходивших в литературе и культуре начала XX в. и совершающихся в современной исследовательской мысли: «Эрос Невозможного» претворился в «эротизм без берегов».

«Герой повести Стивенсона, Странная история доктора Джикиля и мистера Хайда, мудрый благородный врач, превращался иногда силою зелья в мистера Хайда, чтобы в этом виде отдаваться своим порочным наклонностям, и потом силою зелья снова превращался в д-ра Джикиля. В конце концов зелье обмануло, он не мог превратиться из мистера Хайда в д-ра Джикиля и погиб как низкий урод».

Так излагал сюжетную схему прославленного произведения Роберта Луиса Стивенсона К. Д. Бальмонт в примечании к своей статье о Шелли «Призрак меж людей»[1]. Возможно, в 1904 г., когда появилась книга Бальмонта с этой статьей, особой нужды в таком разъяснении для просвещенного российского читателя уже не было: имя Стивенсона к тому времени получило в России широкую известность, произведения его котировались весьма высоко (характерно мнение Л. Н. Толстого, не слишком щедрого на восторженные оценки новейших авторов, называвшего Стивенсона «самым даровитым» из английских писателей[2]), упомянутая же повесть неизменно выделялась в общем ряду как одно из самых значительных созданий.

«Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» («Strange Case of Dr. Jekill and Mr. Hyde», 1886), сразу же по выходе в свет снискавшая грандиозный успех у английских и американских читателей, получила известность в России уже два года спустя. Историк литературы и журналист Ф. И. Булгаков в одной из своих зарубежных корреспонденций сообщал о последней лондонской сенсации — американской постановке на сцене театра «Lyceum» драматизированного рассказа «Странная история доктора Джекиля и мистера Гайда»: «Во время представления с одной дамой в ложе сделался обморок, и успехи труппы были обеспечены. С тех пор пьеса идет бессменно каждый день, давая полные сборы, и весь Лондон заговорил о докторе Джекиле и мистере Гайде. Успех одной труппы вызвал соревнование в другой. Герой рассказа Стевенсона, доктор Джекиль, преобразился в героя оперы. Третий театр воспользовался тем же материалом в виде пародии». Далее, охарактеризовав другие произведения Стивенсона (наиболее детально — «Клуб самоубийц», как образчик «нового рода беллетристики ужасов») и подробно изложив сюжет инсценировки, обозреватель заключал: «Нет ничего удивительного, что успех „странной истории“ на сцене создал громкое имя ее автору, который теперь сделался самым популярным писателем в Лондоне»[3].

Тогда же, в 1888 г., «Странная история доктора Джикиля и мистера Хайда» в русском переводе вышла в свет в издании А. С. Суворина; одновременно в том же издании и также отдельной книжкой появился «Клуб самоубийц». Это были не самые первые переводы Стивенсона на русский язык: двумя годами ранее, в 1886 г., в трех номерах «Вестника Европы» (январь — март) был напечатан «Принц Отто», а также появился отдельным изданием «Остров сокровищ»[4], — но первые, которые стали объектом серьезного критического интереса. Оба суворинских издания Стивенсона рассматривались вместе. Один рецензент расценил их в неподписанном кратком отзыве как «совершенно своеобразные произведения английского юмора с сильным преобладанием фантастического элемента»[5], другой рецензент дал английским новинкам более развернутую характеристику, также отметив, что «Стивенсон обладает крайне своеобразным талантом», хотя его произведения и «производят впечатление самых грубых уголовных рассказов с таинственными убийствами, необыкновенными приключениями и невозможными эффектами»: «…в „Истории доктора Джикеля“ Стивенсон выступает перед нами (однако, лишь в конце романа) таким замечательным психологом, а свои психологические наблюдения облекает в такую поразительную форму, что пропустить это его произведение было бы грешно. <…> выступает удивительно верная жизни психологическая драма, происходящая в одном и том же человеке, но облеченная в аллегорическую форму раздвоившейся личности. Драма эта ужасна, и что всего важнее, вы чувствуете, что она переживается почти каждым обыкновенным человеком; каждый имеет кроме добрых начал немало и злых; первые он всюду показывает, за них его любят, уважают; вторые он прячет от мира и, чтобы удовлетворить им, должен скрываться от людей»[6]. Подчеркивая общечеловеческую значимость фантастического эксперимента, измышленного Стивенсоном, рецензент, однако, наметил и те параллели, которые не мог не опознать в «Странной истории…» именно русский обозреватель: «… автору удается нарисовать потрясающим образом картину душевного состояния человека, когда он замечает, что дурные и позорные стороны его вырастают, овладевают им, влекут в бездну, а между тем побороть их он уже не в силах. Известно, что Достоевский любил этот прием раздвоения личности и воспроизвел его в „Братьях Карамазовых“ (двойник Ивана) и в „Двойнике“. Однако мысль Стивенсона совершенно оригинальна по своей постановке и выполнена весьма увлекательно»[7].