— Тебе так и так крышка, амиго. Лучше сдавайся сейчас, потому что люди из МС никогда не вступают в переговоры с...

— Я разнесу ему черепушку, как только первый из них переступит порог!

У меня не было оснований сомневаться в его словах, но время работало на меня, и я предпринял еще одну попытку:

— Ты кое-что не учел, амиго. У меня тоже имеется пушка за поясом. Лицензированным охранникам разрешается иметь огнестрельное оружие малого калибра. (Наглая ложь, но я знал, что миротворцы в случае чего посмотрят сквозь пальцы на нарушение правил. А волына — двухзарядная «беретта» десятого калибра — у меня и вправду была припрятана, только не за поясом, а в рукаве) Если убьешь парнишку, ты сам покойник. Стрелять в условиях невесомости ты не приучен. Отдачей от выстрела тебя отбросит к стене. Там и будешь кувыркаться, пока я не вышибу тебе мозги. У меня большая практика.

Подобная перспектива заставила его задуматься и проглотить язык на несколько томительно долгих секунд. Кто ни разу не участвовал в операции по освобождению заложников, нипочем не поверит, что секунды в таких ситуациях могут показаться бесконечными.

— Покажи пистолет, — потребовал он охрипшим голосом.

— Перебьешься, — мотнул я головой и обратился к пацану: — А ты что думаешь? Как мне следует поступить?

— Заткнись! — в бешенстве выкрикнул террорист. — Не смей разговаривать ни с кем, кроме меня!

Марк Паккард посмотрел мне прямо в глаза и отчетливо произнес:

— Сделай одолжение, дружище, когда этот ублюдок меня прикончит, всади ему пулю промеж глаз.

— Договорились, приятель, — равнодушно кивнул я, продолжая висеть в четырех или пяти сантиметрах над порогом. — Ты все слышал? Отдай оружие или стреляй. В первом случае останешься в живых, во втором — ты покойник.

И тогда этот придурок попытался застрелить меня. На Земле такой трюк мог бы сойти ему с рук. Убить охранника и снова приставить ствол к голове заложника, пока тот не опомнился. Но то на Земле. В невесомости условия совсем другие, и, чтобы к ним привыкнуть, требуется немало времени. Как только он повернул оружие в мою сторону, центр тяжести его -тела сместился — и он на миг потерял равновесие. Я воспользовался этой заминкой, чтобы оттолкнуться правой ногой от косяка и улететь влево. Дома этот тип, должно быть, слыл неплохим стрелком, потому что выпущенная им пуля просвистела впритирку с моим ухом. Потом, кстати, пару дней в нем звенело. Но на повторный выстрел я не дал ему ни малейшего шанса. Как я и предсказывал, отдачей его развернуло и закрутило. Одна нога оторвалась от магнитного пола. Пытаясь удержать равновесие, он завертелся волчком на другой, нелепо размахивая руками. О стрельбе в таком положении не могло быть и речи, поэтому я не торопился.

Достав из потайного кармашка в рукаве «беретту», я взлетел под потолок и завис над ним. Когда он поднял голову, растерянно взирая на меня налитыми кровью глазами, я аккуратно всадил ему в лицо обе пули. Промеж глаз, как просил Марк. В отличие от обычных патронов, это были разрывные заряды со сверхтонкой металлической оболочкой, специально изготовленные для использования в невесомости. Выпущенная в упор в стальную переборку, отделяющую жилой отсек от космического вакуума, такая пуля просто разлеталась на мельчайшие фрагменты, не причиняя никакого вреда. На не столь прочный материал, вроде человеческой плоти и костей, воздействие оказывалось куда более впечатляющим. От первого моего выстрела лицо психа размазалось и потекло, как восковая маска под паяльной лампой. Второй, направленный в то же место, довершил начатое, разнеся череп вдребезги. Из уродливо торчащих шейных позвонков брызнула вверх алая артериальная кровь.

Мертвый оказался лучшим стрелком, чем живой. Я едва успел прикрыть ладонью глаза, прежде чем меня окатило, как из садового шланга, горячей, липкой и очень соленой струей. К тому времени, когда я частично привел себя в порядок и вернулся на место происшествия, Котенок уже почти закончил собирать пылесосом плавающие по всему помещению кровяные шарики и ошметки мозга. Одна из девочек, обладающая то ли черным юмором, то ли свойственным многим шлюхам прагматизмом, наложила шину на шею трупа. Кто-то из мальчиков сердобольно протянул мне мокрое полотенце, чтобы стереть с лица следы кровавого душа.

С благодарностью кивнув, я как следует вытерся и только после этого обратил более пристальное внимание на виновника только что разыгравшихся событий. Марк Паккард висел в углу и ожесточенно тер влажной салфеткой забрызганную кровью щеку. Со второго взгляда он показался мне еще моложе, чем с первого, — лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. Выглядел он каким-то безучастным, как будто это не ему всего пять минут назад угрожала смертельная опасность. (Несколько лет спустя я убедился, что на самом деле он все помнит до мельчайших подробностей. Более того, он в деталях проанализировал случившееся, попутно упрекнув меня в том, что я с самого начала повел себя неправильно. После того как я предложил террористу сложить оружие, мне следовало, по мнению Марка, тактично подсказывать тому и направлять его действия, поскольку тот был явно не в себе и не мог сам адекватно оценивать ситуацию. И уж точно не стоило угрожать миротворцами и доводить дело до стрельбы.) Тогда, разумеется, он ничего подобного мне не сказал. Просто наклонил голову и вежливо произнес:

— Большое спасибо. За мной должок, мсье...

— Корона. Нейл Корона. И не стоит благодарить, это моя работа.

Парнишка оказался не только вежливым, но и начитанным. Вскинув брови, он спросил:

— Прошу прощения, вы тот самый Нейл Корона?

— Тот самый, — кивнул я устало, не имея ни сил, ни желания что-либо отрицать или объяснять.

— Очень приятно с вами познакомиться, мсье Корона. Мое имя Марк Паккард.

С этими словами он отключился, внезапно обмякнув всем телом и свернувшись в воздухе в позе зародыша, как это обычно бывает при обмороке в условиях нулевой гравитации.

Однажды я совершил большую глупость.

Вы уже знаете, в чем она заключалась. Марк Паккард тоже знал — две тысячи сорок третий год отделял от тех событий не такой уж большой промежуток времени.

Когда мне стукнуло восемнадцать, я добровольно пошел служить в морскую пехоту США. Тоже глупость, правда не та, о которой пойдет речь, хотя мне так и не удалось убедить в этом отца. Он умер от панкреатита в четырнадцатом — за четыре года до той дурацкой выходки, сделавшей меня всемирно известным, — и до последнего своего вздоха гордился сыном. Не удивляйтесь, прошу вас, в те далекие дни люди все еще умирали от рака, туберкулеза, сердечной недостаточности и множества других недугов, названия которых ныне помнят только специалисты.

В две тысячи восемнадцатом году мне исполнилось двадцать семь. Я дослужился до сержанта морской пехоты. Летом того же года произошло решающее сражение войны за Объединение между батальоном морских пехотинцев, оборонявших орбитальную лазерную установку, и Космическими силами ООН. Кончилось оно, как известно, поражением американцев.

Нам бы еще тогда следовало прекратить сопротивление и сложить оружие. Нас оставалось всего двадцать тысяч, не считая Сынов Свободы. Ходили слухи, что последние все еще дерутся где-то южнее или западнее и что сам Президент во главе уцелевших сотрудников Администрации и секретных служб присоединился к ним. До сих пор не знаю, насколько правдивы были эти сведения, но в то время они служили едва ли не единственным стимулом, побуждающим нас продолжать сражаться. Миротворцы вытеснили нас за Атлантический вал, и последняя битва— что очень символично, на мой взгляд, — состоялась в Йорктауне, штат Виргиния, где двумястами тридцатью семью годами ранее Джордж Вашингтон принял капитуляцию британских войск.

Им хватило пары дней, чтобы сломать всю линию обороны. Непрерывный артиллерийский и лазерный обстрел превратил наши позиции в груду обломков и щебня. Последнему недоумку стало ясно, что пора сдаваться. Старшим по званию среди нас оказался майор Эдди Хенсон. Любопытный факт: условия капитуляции он обговаривал по телефону-автомату, одному из дюжины чудом уцелевших в Йорктауне, потому что сети мобильной связи на всем Восточном побережье в ходе предыдущих боев полностью вышли из строя. Мое отделение охраняло здание, из которого майор связывался с командованием Миротворческих сил. Когда были обговорены почти все детали сдачи в плен, Хенсон неожиданно бросил трубку, выхватил из кобуры свой ручной мазер, засунул ствол в рот и нажал на спуск.