Диана Не зная страсти и сомнений, От скучных далей далека, Вы в платье сладостной сирени Следите в небе облака. Духов струятся ароматы, И Вы глядите в ночи дым, Качая веер розоватый, Расшитый шелком золотым. Я опьянен последним знаком. — О, страсть безумна и строга — И в туфельке, покрытой лаком, Укрылась робкая нога. Когда-то гордою Дианой Под возглас труб и рев зверей В волне лучистого тумана Вы шли средь золотых полей. Вы шли… Дрожа, летали тени, Земля струила фимиам. Вы шли… И падали олени К легко ступающим ногам. И лук упорный напрягая, Вы видели в цветной дали, Как птицы легкие взлетают Над влажной зеленью земли. Прошли века. Пастух унылый, Я стал поэтом и бойцом. Но вновь я вижу облик милый, Зажженный розовым огнем. Диана в образе маркизы, Вкусившая охоты власть, Какие новые капризы Несет Вам радостная страсть? Безмолвный муж глядит спокойно, Огнем отравлен золотым, Как всходит медленно и стройно Над Вами славословий дым. И лицедеи, и поэты, Забыв тревоги и грехи, Вам шлют напевы и приветы И пишут скорбные стихи. Но я Вас помню в сне усталом Над серебрящейся землей. Вы шли. Сияя в блеске алом, Качался месяц золотой. Как древле в сумрачной пещере, Слагая песни о тоске, Я жду Вас, нежная химера, И Вы рядите вдалеке. Журнал «Бомба», Одесса, 1917 г., № 25. БЕЗ ПОСЛЕДСТВИЙ (Париж, 1933) Ночью Потрескивая — (и не дышит) И опять немного немей, И опять убегает излишек Опустевших и выгнутых дней. Суета — это только начало Не мышиной и злой беготне (Только капельником стучала На тишайшем твоем огне). Ведь на нем (да на лунной пыли) Не такой еще таял лед И старинным романсом крылья, Шелестя, раскрывал полет. Да на той ослепительной круче За порог, за последний порог — И опять тишиной скручен У твоих шевелился ног. Поскорее следы замести, Замести — и сказать покороче. То ли дело, шатаясь, брести Безответственной ночью. Безответственной ночью, когда, задрожав, Захлебнутся часы на затравленном бое, На затравленном бое убийств и отрав, Захлебнутся и в ночь наклубят темнотою. И в чаду, и в огне загорается мир, Но по остовам черных событий, Как по шпалам, брести на дымящийся пир Полунощных отрав и открытий. Поэма горести
Завешаны окна, и наглухо дверь. Довольно бравады и рвенье умерь. Довольно бравады — не надо, Цветы на обоях — рулады, Когда откровения птицами пели В слинявшем, дешевом последнем отеле. (Ну, разве что, за спину руки И маять отдельную скуку). Что может — Больнее и слаже, Один на высоком отдельном этаже В одиночестве сир. Внизу рестораны — распахнутый мир, Капли на стеклах — ртутными слитками, Вечер захлестнут напитками, Слова, как клейма, Сверкают, звенят, рассыпаются бойко И сыплются скукой на цинковой стойке. (Ну, разве что, выть по-собачьи, Как ветер в оставленной даче?) Осенняя романтика Не певец, не поэт и не воин, Не поэт, оскудевший герой, Ты монашеских будней достоин Под монашески бедной скуфьей. Погляди над вороньим пленом Полыхает полет огней. Погляди — эта ночь по колена Увязает в судьбе твоей. И сбылось на четыре недели Раскидался зловещий зов, Что холодные струи пропели По затворкам осенних дворов. И пока, зарыдав, заколышет Тишину обезумевший рог — Это конь твой по аспиду пишет Затекающих хрипом дорог. У окна ль одичало глянет, У ворот ли приветит рок, Ненасытное сердце станет В не намеченный сердцем срок. Афиша Тот неподвижный, мертвый свет Спиралью скручен до отказа, Чтобы рассказанных побед Не восстанавливать ни разу. На той стене бледнел рассказ Больной и выдуманной птицей, И потому ему не раз, Но каждым вечером томиться. Концерт Осипшее эхо последних погонь Туманит простейшие вещи, Где в черную улицу белый огонь, Как кровь из артерии, хлещет, Где каждый припадок жуют знатоки, Как кость, напоенную жиром, Но ночи уходят, и дни коротки Для долгого, страшного пира. И в этот сомнительный кордебалет, В зверинец истерик и хохота, На долгие сотни и тысячи лет Иду, арестованный похотью. И взломан секрет. И круглится зрачок, Опухший от всех удивлений, И черные струны взрывает смычок, И золотом брызжут колени. И яростен свет. И пленительна роль. И занавес вздернут высоко, Но вечную память и долгую боль Хранит одичалое око. Не слишком ли пьяный маэстро ретив? О, ярая злость, не печалься! И брызнувшей каплей застынет мотив На кончике мертвого вальса. |
