— Не журись! Выздоровеет твой дядя. Еще повоюете вместе.

Саша вздохнул и покачал головой:

— Доктор сказал, что рана тяжелая.

— Меня в сорок втором в бок зацепило. Выжил! А время потруднее было, чем теперь.

Финками накосили папоротника, устроили лежанку. Остапенко залез в шалаш, повалялся, пробуя мягкость подстилки.

— Добре! — сказал он, вылезая. Саша закинул на плечо пулемет и пошел выбирать себе место.

— Куда?! — рассердился Остапенко. — С нами будешь спать. В середке.

Саша потоптался в нерешительности. Но Остапенко прикрикнул на него, а сам направился к командиру. Увидев партизана, Балашов подал ему знак, чтобы тот подходил тише. Показал на сосновый сук, который ниже других спустился к земле. И Остапенко улыбнулся. На суку сидела белочка и не спускала со старшины глаз, похожих на черничные бусинки. Ушки с палевыми кисточками замерли, вслушиваясь в незнакомые шорохи партизанского бивуака. Остапенко на цыпочках приблизился к старшине, присел на корточки и прошептал:

— Гарная зверушечка!

— Красивая, — подхватил Балашов. — Смотри, какая она рыжая сейчас. А вот погоди, в ноябре вылиняет — еще красивее станет. У нас на Урале их много. Ты, Василь, никогда не охотился на белок?

— Не случалось. На моей Полтавщине белок нема.

— А я до войны каждый год охотился.

Балашов внезапно замолчал. Тоска сжала сердце. Забраться бы сейчас на Сугомакскую гору, глянуть на синие таежные просторы, полюбоваться родным городком, разбросавшим бревенчатые дома по косогорам. Только бы разок взглянуть, только бы одним глазом… Хоть бы на миг почувствовать рядом плечо закадычного друга своего. Где же ты сейчас, вот в эту минуту, Славка? Жив ли? А Галя? Что она делает? Ждет или уже перестала, не получив за два года ни единой весточки? Ни единой!

Остапенко тронул командира за плечо:

— Идем! Шалаш готов. Отдохни.

— В самом деле надо поспать, — согласился Балашов.

Саша уже спал, обняв пулемет. Балашов улыбнулся:

— Намучился бедняга.

Старшина устроился в левой стороне шалаша, Остапенко — в правой.

Белочка не на шутку растревожила сердце, заставила отчетливо вспомнить прошлое. Закрыл глаза — и перед внутренним взором поплыли милые сердцу картины, родные лица…

Незадолго до призыва в армию они со Славкой Мироновым лежали на берегу озера. Погода выдалась ветреной, на гребнях волн вскипали белые барашки. В такую погоду не до рыбалки. Славка задумчиво смотрел на разбушевавшееся озеро, кусал травинку. Володя лежал на спине, устремив взгляд в голубую высь, на пухлые белые облака.

Славка спросил, словно бы продолжая свою думу, занимавшую его последнее время:

— Так в какие же войска ты хотел попасть?

Балашов потянулся и радостно ответил:

— Моряком бы! Сплю и вижу море, ни разу не был, а представляю: огромное, зеленое. Края не видно.

— А мне бы в танковые. «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой».

Однако нашли врачи какую-то зацепку, не пустили Балашова в морской флот. Не повезло и Славке. Пришлось идти в пехоту. Шутили беззлобно:

— Сто верст пылит пехота и говорит: «Еще охота!»

Свыкся Балашов с мыслью — где бы ни служить, а служить надо. Когда же стало известно, что призывников везут к границе, вовсе воспрянул духом. Все-таки на границе интереснее, даже в пехоте. Так и настроил себя, смирился с тем, что попал не на море. Но жизнь снова повернула по-своему. Зачислили Балашова в конвойный полк. Готовил себя к боевой службе в настоящей воинской части, а заделался конвойным, заключенных стеречь. А некоторые земляки попали в полк, недавно вернувшийся с финской кампании, в полк, овеянный славой боев на линии Маннергейма. Было в полку много орденоносцев и два Героя Советского Союза. При случайных встречах земляки с гордостью рассказывали Балашову о боевых делах полка, рассказывали с жаром, как будто сами участвовали в боях. Владимир остро завидовал им.

Особенно упало настроение, когда полк, где были земляки, неожиданно снялся с места и ушел к границе.

Скучной показалась Балашову служба. Когда новички привыкли к порядкам, существовавшим в полку, их стали посылать в наряд. Чаще всего Балашову вместе с бывалыми солдатами приходилось конвоировать заключенных на стройку: в лесу строили военный городок. Вообще обязанности сторожа угнетали его. И хотя службу нес исправно, без замечаний, но особого старания не проявлял. Прислушивался к рассказам ветеранов сначала с недоверием, потом с глубоким вниманием. Сам наблюдал за заключенными и, глядя на их бледные лица, жалел. Они вызывали у него сострадание. Бывает же — натворил что-нибудь человек по горячности или по пьянке, попал в тюрьму, взялся за ум, но поздно. А в душе-то он неплохой человек. Наивен был тогда Балашов, мальчишка, не полосканный еще в щелочах жизни. Прозревал постепенно. Приметился ему с первого раза один заключенный: рыжеватый, с коричневыми умными глазами. Пожалел его Балашов: молодой, симпатичный парень, ровесник тем, кто проявлял чудеса героизма на Холхин-Голе и на Карельском перешейке. Ему бы вместе с ними, а он вот прозябает здесь. Наверно, по пьянке что-нибудь выкинул, вот и расплачивается за свою дурость. А позднее Балашову рассказали — это отпетый бандит, на его поганой совести несколько загубленных душ. Этот рыжий за понюшку табаку, не моргнув глазом, мог отправить на тот свет любого, даже родного отца. И вот как-то рыжий бежал — вечером, когда заключенных вели со стройки. Балашов ужаснулся, что может наделать этот бандит на воле! И впервые почувствовал тогда ответственность, лежащую на его плечах. Рота, в которой служил Балашов, была в то время на отдыхе. Их подняли по тревоге. Ночь помешала преследованию. Места лесные — знаменитая Беловежская пуща. Это был первый побег, с которым встретился Балашов. Он уговорил лейтенанта дать ему двух бойцов и позволить действовать самостоятельно, отдельно от других. Лейтенант разрешил, правда, после некоторого колебания.

Прежде всего необходимо было установить: опытен беглец в лесу или нет. Особого труда это не составляло. Первое время, когда бандит стремился удрать подальше от зоны, он лез напролом, ничего не разбирая. Но даже при этом человек, знающий лес и умеющий вести себя в нем, постарался бы оставлять меньше следов — это он делает в силу привычки, бессознательно. Нет, рыжий не был знатоком леса. Балашов определил это сразу по сломанным побегам орешника, по ошелушившейся сосновой коре, по веткам берез, с которых содраны листья, — видимо, хватался за них руками.

Мысль Балашова работала дальше. Известно, беглец — преступник матерый, это у него, оказывается, не первый побег. Он знает: в населенный пункт идти нельзя, тем более, что поблизости нет большого города, где бы можно было легко затеряться. О его бегстве сообщено повсюду, любой милиционер уже знаком с его приметами. Значит, бандит станет скрываться в лесу. Подождет, пока стихнет шум, горячка, а там оглядится и решит, что предпринять. Заберется в самую глушь.

Балашов не ошибся. Обнаружили беглеца вечером в самой глухомани, куда даже солнечный свет едва проникал слабыми дрожащими нитями, в неведомо кем сделанной полуземлянке. Ее окружили. Бандиту некуда было деться. Он решился на отчаянный шаг. Выполз из убежища, поднял руки вверх, приблизился к Балашову и вдруг бросился на него. Схватил винтовку левой рукой, а ребром ладони правой руки пытался перебить Балашову горло: известный прием джиу-джитсу. Владимир вовремя присел и ударил беглеца кулаком под самый дых. Тот ойкнул и упал. Через минуту ему скрутили руки. Запомнился тогда взгляд преступника: тяжелый, полный злобы и отчаяния. Потом такие взгляды Балашову пришлось наблюдать у пленных фашистов, особенно в первые дни. А собственно, какая разница между тем рыжим душегубом и фашистскими убийцами?

Командир роты подробно расспросил Балашова, как он действовал на первом самостоятельном боевом задании. Остался доволен. И Балашов после этого как-то заметно подтянулся, служба начинала нравиться ему. А тут демобилизовали старшину роты, и неожиданно старшиной сделали Балашова. Он растерялся: шутка сказать — из рядовых да в старшины. Но командир роты подбодрил его, и Балашов расправил плечи. Ничего, служба у него стоящая, не хуже, чем у других.