Если перевалить эту гору, то можно выйти к разъезду. Правда, останавливаются на нем лишь товарные поезда и то не все. Это, пожалуй, лучше. Меньше любопытных глаз. Сядет на товарный, на большой станции купит билет на пассажирский. Пропадай пропадом родные неприютные места. Здесь родилась мечта о золотом богатстве, о роскошной жизни. Все полетело прахом. Голова поседела, сморщилась душа от поганых дел…

На разъезде появился на рассвете. Железнодорожник посмотрел подозрительно, но не возразил, когда Шишкин залез в угольный бункер товарного поезда. Железнодорожник дал отправление, еще покосился на бункер и пошел в помещение. А когда Шишкин на большой станции спрыгнул на землю, намереваясь идти к водокачке, чтобы умыться, кто-то властно взял его за правую руку. Шишкин резко повернулся, но не вырвался. Страх сковал все тело.

— Спокойно, — сказал ему военный в фуражке с зеленым околышем. — Сопротивление бесполезно.

Бесполезно. Это верно. И какое тут сопротивление, если руки и ноги налились свинцовой тяжестью? Кончено. Всю сознательную жизнь мучила Шишкина мечта о богатстве, о роскоши. Был момент, когда эта мечта казалась осуществимой: тогда мешал только Воронцов. Геолога убрать с пути было проще простого, золота в той речушке хватило бы не одному Шишкину. Но что мог он сделать с золотом? Начал потихоньку сбывать — заметили, стали посматривать с подозрением. Пришлось затаиться. А тут появились эти щенки — Балашов и Миронов. Да еще Носач так дурацки засыпался. Когда Шишкин увидел воронцовский портсигар у Балашова, он не на шутку обеспокоился. Разыскал Носача и чуть не убил его. Вот ведь шустик: говорил — ничего не бери у геолога, а он взял портсигар. Говорил — убери подальше портсигар, коли он оказался у тебя, утопи его в самом глубоком озере. Так нет, пожалел безделушку, но даже спрятать как следует не сумел: нашли. А потом как самый последний глупец пытался отобрать этот портсигар. Не везет Шишкину на помощников. Скрылся из города — и вовремя. Через год грянула война. Шишкин, ни минуты не колеблясь, подался под крылышко фашистов: у них с золотом еще никто не пропадал. Развернул коммерцию, но не учел двух обстоятельств: во-первых, мало золотишка под рукой оказалось, а во-вторых, у немцев есть такие проходимцы, которым он, Шишкин, не годился и в подметки. Словом, вся коммерция вскоре вылетела в трубу, а сам коммерсант нанялся на службу к оккупантам. В сорок пятом окончательно все рухнуло, Шишкин очутился за колючей проволокой. Фортуна улыбнулась ему еще раз: удрал. Дружки снабдили его надежными документами. Ожило старое, самое желанное: тихая речушка на Южном Урале. И золото. Его там много. Можно годик-два незаметно покопаться, создать запасец и податься куда-нибудь в места спокойные. С золотом не пропадешь. Можно недурно устроить жизнь. Все образуется. Два года как-нибудь потерпит. Хорошо, что речушка далеко от города. Потерпит, а там… Эх!

И первое разочарование — недалеко от речушки вырос поселок графитчиков. Про золото в речушке так никто и не знал. Хоть это утешало. А вскоре и близость поселка обернулась удобной стороной. Шишкин, теперь уже не Шишкин, а Петров, устроился в пожарную команду: не надо было скрываться в лесу и жить в медвежьей берлоге. Жил вполне легально, снимая уголок у одной вдовы. Работать в пожарке выгодно: сутки дежуришь, а двое отдыхаешь. После дежурства Шишкин брал ружье и шел в лес, будто бы на охоту. А сам мыл золото. Маловато намывалось, однако песчинка к песчинке, а кошелек пополнялся.

Снова помешал Балашов. Этот широкоплечий парень, словно бы сама совесть, само правосудие, преследует его, Шишкина. Почему он не убил его в партизанском лесу? Потом ударил впопыхах финкой, видимо, до сердца не достал: рука дрожала. Выжил Балашов, хозяином ходит по земле.

Ох, золото, золото! Искарежило ты всю жизнь. Теперь конец. И Шишкин, конвоируемый двумя автоматчиками, поплелся к зданию военной комендатуры. С безразличием подумал: «Осел! Не надо было садиться. Тот мужик на разъезде видел же. И не сказал ничего с умыслом… Значит, искали меня. Чему быть, того не миновать. А все-таки жаль… Жаль…»

Балашов с Мироновым и не предполагали, кто бежал из шалаша. Они соснули немного и перед рассветом собрались уходить. Хотелось им встретить восход солнца на Сугомакской горе. Забрались на нее, пристроились на камне, посмотрели на восток. Светлая полоска на горизонте постепенно расширялась, словно какая-то невидимая огромная рука протирала эту часть неба влажной суконкой, точно так, как домовитая хозяйка промывает запыленное окно. Потом полоска чуточку порозовела, и розовое поползло дальше, к зениту. Теперь горизонт уже алел. И вдруг шевельнулось что-то яркое, очень заметно и плавно, и, словно бы продравшись через невидимую преграду, выпрыгнул красноватый луч солнца и уперся в макушку сосны, что одиноко росла на вершине горы. И будто этот первый луч беспрепятственно влился в душу Владимира, разбудил в ней восторг. Славка вскочил на ноги, сделал из ладони рупор и закричал:

— Ого-го-го!

И крик разлетелся во все стороны, ударился о гору и, оттолкнувшись от нее, вернулся гулким протяжным эхом:

— О-о-о!

Владимир поднялся, встал рядом со Славкой, обняв его за плечи.

— Хорошо! — счастливо произнес Миронов. Владимир не ответил, горячо и благодарно шептал про себя: «Здравствуй, родина! Здравствуй, новый солнечный день! Я вернулся, вернулся навсегда. Я твой до последнего дыхания».

А солнце поднималось все выше и выше, неторопливое, августовское, жаркое.