Я нажал на педали, съехал по небольшому уклону на ровную дорогу и… почувствовал, что падаю вместе с велосипедом на дорогу. Руки и ноги перестали слушаться, стали ватными, сердце дергалось мелкими-мелкими толчками. Но постепенно все пришло в норму. Потихоньку поднялся, сначала шел шагом, потом сел на велосипед и не спеша поехал. Я уже писал, что, когда был на Северо-Западном фронте, в дни большой усталости у меня появлялась сильнейшая боль под левой лопаткой. К врачам не обращался, считая, что это ни к чему не приведет. Если приходилось куда-нибудь идти, шел с перерывами, присаживаясь на три-четыре минуты. Когда нас сняли с фронта, все прошло. Большая потеря крови при ранении и досрочная выписка из госпиталя, да еще двадцать дней на "сухом" пайке сильно ослабили меня, и вот опять начало подводить сердце.

В штабе полка обратился к первому помощнику начальника штаба майору Фионову, знавшему меня еще с 1942 года. Он обрадовался моему появлению и сказал, чтобы я временно принял обязанности начальника разведки полка. Капитан Иван Белый, занимавший раньше эту должность, был ранен.

– Когда пришлют нового начальника разведки, отправлю тебя в твой дивизион, – добавил он.

Отдохнуть мне так и не пришлось. Дивизию перебросили маршем в район шоссе Псков-Рига, и она вступила в бой в составе 3-го Прибалтийского фронта.

Я находился при штабе полка, помогая майору Фионову в работе штаба по задачам разведки. Однажды мне понадобилось пройти на наблюдательный пункт командира полка. Шел открыто – местность на подходе к НП противником не просматривалась. Впереди шагал человек в военной форме, судя по всему – солдат. Вдруг между нами разорвался снаряд. Я бросился на землю. Снаряды продолжали рваться, но все дальше и дальше. Выждав некоторое время, побежал вперед.

Я увидел его лежавшим в густой высокой траве. Глаза солдата неподвижно смотрели в небо. Мгновенная смерть оставила лицо таким, каким оно было, только немного посуровевшим, побледневшим. Два шрама – один на виске, второй на подбородке, говорили, что погиб бывалый солдат, хотя на вид ему было вряд ли больше, чем мне. Раскинутые в сторону руки создавали впечатление, что сейчас он потянется от избытка сил и молодости, встанет и побежит к своим товарищам… Над левым карманом гимнастерки сочилась кровь. Я достал его документы. В красноармейской книжке было отмечено одиннадцать ранений! Даже не верилось, что столько раз можно быть раненым! Положив книжку обратно, оттащил его из густой травы на видное место, чтобы заметила похоронная команда. Солдат был не из нашей части. Вой очередного снаряда и грохот взрыва снова уложили меня на землю. Больше медлить было нельзя, я тоже мог стать напрасной жертвой бесприцельного огня фашистской батареи, методически обстреливавшей закрытый для немецких наблюдателей участок. Едва перестали лететь осколки и комья земли, поднятые взрывом, вскочил я бросился вперед, напряженно прислушиваясь к звукам выстрелов.

Пробегая через то место, где убило солдата, увидел лежавшую не земле пачку писем, которую вынул вместе с красноармейской книжкой и в спешке забыл положить обратно. "Отошлю родным",- мелькнула мысль. Не раздумывая, засунул пачку в планшетку и побежал дальше.

Когда, уже к ночи, нашлась свободная минута и я стал просматривать письма, меня словно пронзило током. "Здравствуй, Лева!" – так начинались они. Солдата звали так же, как моего погибшего брата! Не отрываясь, прочитал все письма подряд. Писались они еще в первые годы войны. Бумага протерлась на сгибах, написанный чернилами текст местами расплылся то ли от мочивших карман дождей, то ли от солдатского пота. Многие слова, залитые кровью, лишь угадывались.

Видно, были очень дороги эти письма, если хранил их солдат на своей груди, словно талисман!

30.IX.41 г.

Здравствуй, Лева!

Очень рада твоему письму. Ты спрашиваешь о моих делах. Все оказалось не так просто. Думала, что не справлюсь. Да и срок короткий – всего неделя. Для организации госпиталя выделили школу, где училась твоя сестра. Когда пришла туда, еще шли занятия. Собрала учителей, рассказала в чем дело. Директору и завучу поручила договориться с соседними школами о переводе туда учащихся (а их почти четыреста человек), а сама с учителями и старшими школьниками занялась ремонтом помещений.

К счастью, у завхоза нашлись краски и мел. Освободили классы от парт, начали подкрашивать стены. К вечеру половина помещений была готова. Ребята работали без отдыха, словно заведенные. Договорилась с завхозом, что на следующий день все закончат сами. Утром пошла в горком узнать, где получить постельное белье. Там мне дали телеграмму за подписью Сталина о том, чтобы наша ткацкая фабрика выделила пять тысяч метров полотна. Эти километры материала надо было за три дня превратить в постельное белье. Что мне было делать? Побежала на фабрику, показала директору и секретарю парткома телеграмму и уговорила собрать в обеденный перерыв ткачих.

На собрании зачитала телеграмму, сказала, что через шесть дней привезут бойцов, раненных при последнем наступлении фашистов под Москвой. Попросила работниц сшить – кто может – за две ночи дома по две простыни, наволочку и полотенце. Договорились, что разрежем полотно на куски по двенадцать метров, а в конце смены желающие возьмут материю с собой.

Весь день вместе с добровольными помощниками мы резали и складывали куски материи. "Успеем ли? Придут ли ткачихи?" – волновалась до вечера. А когда кончилась смена, гляжу: потянулись женщины со склада и каждая с куском полотна, а то и двумя. Через два дня, а лучше сказать, за две бессонные ночи все белье было пошито. К концу недели в классах школы стояли заправленные по всей форме кровати.

Пишу, а у самой слезы на глазах. Какие у нас люди! Слов не тратили и дело сделали! Приехал генерал из Москвы, увидел меня и говорит:

– Из военкомата сообщили, что поручили организовать госпиталь женщине. Ну, думаю, пропал! Привезут раненых, а положить их будет некуда! А госпиталь, оказывается, почти развернут. Какая же вы молодец! Награждаю Вас книгой из своей личной библиотеки! Вручу, когда привезу раненых!

Как видишь, времени не теряю, помогаю фронту!

Пиши, Таля.

11.Х.41 г.

Лева, здравствуй!

Не беспокойся, нас не бомбят, фронт от нас еще далеко. Но щели вокруг института уже вырыли. Дома, в нашем саду, мы с мамой выкопали узкую канаву, если что – спрячемся. Госпиталь уже заполнен ранеными. Да и в институте полздания отгородили – отдают под второй госпиталь.

Получила задание на дипломный проект. Выпустят досрочно, в мае месяце.

Военкому я, видно, понравилась; поручил организовать бригаду из студентов для развозки раненых с санитарных поездов по госпиталям. Мне даже агитировать не пришлось – все девчата нашей группы, как одна, согласились. После своих занятий идем на новые – получаем медицинское образование.

Когда же остановят Гитлера? Что случилось? Почему отступаем и отступаем? Не могу спокойно думать об этом!

Генерал свое слово сдержал. Подарил мне "Войну и мир" Толстого с надписью: "За отличное выполнение, поручения по срочной организации госпиталя от начальника медслужбы". Фамилия написана неразборчиво, спрашивать я не стала.

Желаю тебе быть здоровым! Таля.

25.Х.41 г.

Здравствуй, Лева!

Писем от тебя нет. Беспокоюсь. Наш институт готовится к эвакуации. Куда – еще не известно. Лекции прекратились. Упаковали лабораторное оборудование. Здание не отапливается, а на улице жуткий мороз. Мама зарезала и сварила последнюю курицу, положила в мой рюкзак и выставила в сени – готовит меня в дорогу. А что будет с ней? Страшно подумать, что в наш город войдут оккупанты. Поезда с ранеными приходят все чаще. Развозим трамваями. От перрона до трамвайной остановки, что у вокзала, почти полкилометра, а потом, до госпиталя, почти столько же. Тяжелораненых тащим на носилках. Тех, кто полегче, ведем под руки. Мороз за тридцать градусов. В трамвае – как на улице. Вчера отключили трамвайную сеть, и вагон простоял целый час на том месте, где у нас стадион и нет никаких домов. Свои пальто мы сразу отдали тяжелораненым, но нас ведь четверо, а их в два раза больше! В госпитале, когда отогревалась, чуть не кричала – пальцы рук кололо словно иголками. В вагоне же холода не чувствовала, только деревянной какой-то стала. И представь, никто из девчат не простудился! Наверное, так и бывает, когда нервы на пределе. Расписалась я – все о себе да о себе! Очень жду твоего письма.