И что самое интересное, спустя много лет эта встреча действительно состоялась. А потом забытый стишок сыграл со своим автором злую шутку. Лимфатический узел на шее неожиданно расцвел отвратительной раковой орхидеей, в центре которой образовалась мерзкая гематома размером с медный пятак. И отравленная больными клетками кровь ядовито захихикала тихим журчащим смехом. Впереди мальчика ждал вечный покой.

«Любовь – это искусство медлить», – заметил Милан Кундера. «Мало доверяю я той любви, которая зарождается медленно», – запоздало усмехнулся в ответ Ортега-и-Гассет. Я впервые решился поцеловать Лупетту лишь через месяц после первого свидания. Впрочем, инициатива принадлежала не мне.

Святилищем для этой мистерии послужила облезлая арка ее грязно-красного дома на улице Марата. К тому времени я уже думал, что окончательно избавился от оков физиологии, разделяющих отношения между разнополыми существами на неизбежные «до» и «после». Мне было бесконечно хорошо с Лупеттой и так. Я сделал удивительное открытие, осознав, что менестрели средневековья вовсе не страдали от физической недоступности прекрасных дам – напротив, эта недоступность была залогом истинности их чувства, не опороченного причинно-следственными связями. Так я стал черным монахом любви, практически утратив ощущение пола. Прожженный мартовский котяра ударился причинным местом оземь и обернулся полоумным голубем, воспарившим со своей возлюбленной к каким-то немыслимым высотам. Но пора было возвращаться на землю.

Когда я в очередной раз проводил Лупетту до арки и хотел было, как всегда, отметить расставание братским поцелуем, ее нежный язычок настойчиво проник в мой рот, суровым ластиком стирая в памяти следы прошлых лобзаний. Малыш оказался настолько ревнив, что не мог снести даже намека на конкуренцию. И оказался настолько силен, что сумел заново вылепить из пропитанной спермой глины – девственника, не знавшего вкуса женской слюны. Я превратился в табула раса, на которой хозяйка моего сердца могла писать все, что ей в голову взбредет. От нежных признаний до грязных ругательств.

Ответил ли я на ее поцелуй? Разумеется да, – но настолько робко для тридцатилетнего циника с замусоленным донжуанским списком в заднем кармане брюк, что даже удивился, когда почувствовал, как она затрепетала.

1. И я видел, что Хирург поставил первый из шести катетеров, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри.

2. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем Винкристин, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, чтобы ввести блокаду тубулина и остановить клеточное деление в метафазе.

3. И когда Он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри.

4. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем Доксорубицину дано было быстро проникать в клетки, связываться с перинуклеиновым хроматином, угнетать деление клеток и синтез нуклеиновых кислот, оказывая специфическое воздействие на фазу S деления клеток, вызывая хромосомные аберрации.

5. И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем Вепезид, имеющий меру прерывать клеточный цикл на стадии G2, in vitro, подавлять включение тимидина в ДНК, вести к лизису клеток, находящихся в митозе.

6. И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: 100 мл Вепезида ежедневно в течение четырех дней, 100 мл Винкристина ежедневно в течение четырех дней, 100 мг Доксорубицина ежедневно в течение четырех дней и 1300 мл Циклофосфана единовременно.

7. И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри.

8. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя Циклофосфан; и дана была ему власть подавлять пролиферацию лимфоцитарных клонов, участвующих в иммунном ответе, действуя преимущественно на В-лимфоциты. И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за Лимфому, которую они имели.

9. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?

10. И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты как и они, дополнят число.

11. И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь;

12. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои;

13. И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих;

14. И цари земные и вельможи, и богатые и тысяченачальники и сильные, и всякий раб и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор,

15. И говорят горам и камням: падите на нас и скройте нас от лица Сидящего на престоле и от Лимфомы Его;

16. Ибо пришел великий день Лимфомы Его, и кто может устоять?

Кто-кто, а рассказчик из меня всегда был хоть куда. Многие друзья упрекали меня, что не могут читать книги или смотреть фильмы после моего пересказа: в оригинале все оказывалось гораздо скучнее. Женщины, как известно, любят ушами, и я этим фактом беззастенчиво злоупотреблял. При желании я мог заболтать любую понравившуюся мне девушку, если конечно, она не страдала отсутствием интеллекта. Правда, до постели длинный язык доводил далеко не всегда.

Единственное, что раздражало, – когда очередная пассия слушала меня раскрыв рот, повторяя лишь «Ну какой же ты умный, ну как же с тобой интересно!» и все такое. Комплименты, конечно, тешили самолюбие, но мне хотелось не одностороннего вещания, а диалога, спора, несогласия наконец.

Мне всегда особенно импонировало то, что Лупетта не слушала меня повизгивая, как делали это многие до нее. Да, я нравился ей как рассказчик, но в рот она никогда не смотрела. Порой она даже поднимала на смех мое увлечение тем или иным сюжетом, а подчас и вовсе демонстрировала полное равнодушие к художественным пересказам, прерывая их на полуслове фразой: «Ну, скоро там все закончится?»

Сначала это ставило меня в тупик, привычный шаблон поведения был разрушен, и я вообще не понимал как себя вести. А потом я просто сорвал надоевшую маску и стал не рассказчиком, шутником, балагуром, паяцем, черт возьми, а таким, каким я бываю, когда остаюсь наедине с собой. Можно было подумать, что в этом переплете я ей быстро надоем, но оказалось, что только таким я ей и интересен. И не только ей, но и самому себе.

Странно, но у Лупетты практически не было близких подруг. Нет, она, разумеется, общалась с девчонками из института, да и со школьными подружками сохранились приятельские отношения. Но детский стишок «Мы с Тамарой ходим парой, мы с Тамарой санитары» был написан явно не про нее. Обычно девушки ее возраста группируются по двое. Причем я заметил, что объединение это зачастую происходит по принципу «Холмс – Ватсон» или «Дон Кихот – Санчо Панса». Иными словами, красивая и умная девушка чаще всего предпочитает иметь под боком некрасивую и глупую. Для усиления контраста, что ли? Я довольно быстро убедился, что у Лупетты такой подруги нет. Бóльшую часть времени она проводила либо с мамой, либо одна. И отнюдь не потому что окружающие ее избегают. Более того, позже я с удивлением обнаружил, что она явно тяготится повседневным общением с подругами, и когда они звонят, чтобы поболтать «о шмотках и о мальчиках», нарочно не подходит к телефону. Мне же, напротив, она стала звонить все чаще и чаще, без всякого кокетства спрашивая: «Ты сегодня не занят? Давай куда-нибудь сходим». И поскольку, в силу моей необъяснимой медлительности, на пути к интиму никакого прогресса не намечалось, так уж получилось, что самой близкой подругой Лупетты стал я.