«Слушай, а вот было бы здорово взять у Уранова интервью! – прервала мои размышления внезапно появившаяся рядом Лупетта. – Его можно было бы задорого продать какому-нибудь журналу». – «Так в чем же дело, подойди и попроси, он наверняка не откажет такому прекрасному журналисту, как ты», – попытался съязвить я. Спустя несколько минут она уже демонстрировала мне гигантских размеров визитку с золотым орлом и длинным перечислением звонких регалий ее обладателя. «Согласился! Сказал, чтобы я позвонила ему в офис, и он назначит время. Ты представляешь!»

Я хорошо помню ночь, когда в палате умер первый пациент. Это произошло сразу после Нового года; в больничном коридоре весело мигала пластмассовыми огоньками искусственная елка, установленная сердобольными медсестрами. В последние дни, приходя в сознание, он просил только одного: «Умоляю, не вскрывайте меня после смерти, я не хочу, чтоб меня резали, сожгите сразу, пожалуйста».

Он умер во сне, накачанный наркотиками. Хриплое прерывистое дыхание неожиданно перешло в затяжной вздох, а затем резко прервалось, и сразу же в палате стало невыносимо тихо, до мучительной рези в ушах. Его жена, дежурившая ночами, не вытирая текущих по лицу слез, попросила у медсестры какую-нибудь тряпочку, чтобы перевязать отпавшую челюсть.

Он попал сюда в последний раз задолго до моего первого появления в больнице. В приговоре значился лимфолейкоз, он боролся с ним несколько лет и вроде бы пошел на поправку. Но минувшим летом его угораздило наведаться на родину, к морю, хотя врачи категорически запрещают таким больным пребывание в жарком климате. Там его и подкосило. Сюда его привезли уже в очень плохом состоянии. Все время, пока смерть вершила свою грязную работу, он практически не спал, непрерывно молясь и прося прощения у всех, кого обижал за годы жизни. Смотреть на него было страшно. Огромные лимфоузлы распирали фиолетовыми желваками шею, губы и ноздри пожирал герпес, глаза сочились желтой слизью. А распухшие руки, истерзанные капельницами, напоминали огромные желтые кегли, покрытые кляксами гематом.

Перед смертью его посетил священник. Те, кто был в состоянии ходить, вышли из палаты, чтобы не мешать таинству исповеди. Я ковылял по коридору со стойкой в руке и думал: неужели ничто в этом мире, даже смерть, не заставит меня хоть на шаг приблизиться к вере?

Я часто встречал Лупетту возле редакции «Бизнес-Петербурга», недалеко от гостиницы «Советская»; мы ужинали в кафе, а потом шли куда-нибудь гулять. Не важно куда, главное подальше отсюда. Наверное, у каждого в городе найдется свой нелюбимый район. Я испытывал отвращение именно к этим улицам, и они отвечали мне взаимностью. Мрачная аура старых промышленных кварталов и загазованного Обводного канала смешивалась здесь с тошнотворными миазмами изнанки петербургской шинели. Недалеко отсюда был убит мой хороший знакомый Эрик, замечательный джазовый флейтист с грустными глазами взъерошенной птицы. Однажды утром он был найден задушенным в помещении маленького театра-студии на Рижском проспекте. Ночью Эрик записывал музыку к очередному спектаклю своих друзей, кто-то позвонил в дверь, а он зачем-то впустил незваных гостей… Убийц, разумеется, не нашли.

Что до моих демонов, они обернулись на Рижском проспекте бандой глухонемых. Светлым весенним днем рядом с «Советской» я был остановлен прилично одетым молодым человеком в интеллигентных очках. Он протянул мне бумажку с написанным на ней адресом, видимо желая, чтобы я объяснил дорогу. Ни одного слова произнесено не было: прохожий жестами дал понять, что он глухонемой. Почерк на бумажке был на редкость неразборчивый, и мне пришлось наклониться, чтобы разобрать написанное. В этот момент чьи-то сильные руки схватили меня за шею и профессиональным броском выкинули на проезжую часть. Не успел я ничего сообразить, как мир перевернулся в глазах, слетевшие с носа очки полетели под колеса машин, ушибленный об асфальт локоть взорвался пронзительной болью, а поганец уже садился в припаркованную рядом машину, засовывая в карман пальто мой бумажник.

И тут во мне проснулись неведомые ранее инстинкты. Вместо того чтобы смириться с потерей видавшего виды бумажника, в котором не набралось бы и нескольких сот рублей, я вскочил на ноги, дернул дверцу уже отъезжавшего автомобиля, которая случайно оказалась незакрытой, и мертвой хваткой вцепился в рулевое колесо. В машине сидело четверо глухонемых, вместе с нападавшим. Они возмущенно мычали и размахивали руками, показывая, что я сейчас получу удар монтировкой по голове, если не отпущу руль. Но я уже не соображал, что творю. Помню только, что не давал водителю отцепить свои пальцы и орал благим матом: «Верните деньги, гады!» Завершение драмы заняло буквально несколько секунд. Получив некую команду, мой обидчик резким движением достал из кармана украденный бумажник и выкинул его на проезжую часть. От неожиданности я ослабил хватку, водитель тут же сорвал мои руки с руля и с силой вытолкнул меня из машины. Взревел мотор, автомобиль сорвался с места и, как пишут в сводках, скрылся с места происшествия. Я сидел весь в слезах прямо на дороге, кашляя в облаке выхлопных газов, машины, сигналя, объезжали меня со всех сторон, прохожие удивленно оборачивались, заляпанные грязью очки торчали из кармана, а распухавшая на глазах рука крепко сжимала чертов бумажник, из которого не пропало ни копейки.

Я так до конца и не понял, почему вышел из этой заварушки победителем. Эти ублюдки запросто могли меня покалечить, если не убить, когда я бросился к ним в машину. По-видимому, план подобных ограблений составлен в расчете на фактор внезапности, и в случае возникновения нештатных ситуаций преступники просто сбрасывают добычу, не просчитывая другие ходы. Как-никак, «операция» проводится среди бела дня, и затягивание времени может привлечь к ней нежелательное внимание со стороны. Это всего лишь гипотеза – возможно, нашлись бы и другие причины, но к чему гадать? По правде говоря, я ринулся в бой отнюдь не из-за денег, а просто потому, что мне стало до боли обидно при мысли, что я спущу им с рук такое унижение. Если бы у меня просто и незаметно вытащили из кармана кошелек, я, быть может, даже поаплодировал бы в душе профессионализму карманника. Но в данном случае я был именно унижен и никогда бы потом не простил себе факт безволия. Даже с проломленным черепом я бы не пожалел о своем опрометчивом поступке – не важно, на том свете или на этом.

Все мои страхи, связанные с адскими кварталами вокруг «Советской», бесследно развеялись только после того, как я встретил Лупетту. Она стала для меня доброй феей, соседства с которой демонам моего прошлого было не вытерпеть. Они могли только злобно шипеть, брызгать ядовитой слюной и скалить клыки. Белым мелом своего обаяния Лупетта очертила вокруг нас магический круг, вход в который был им заказан. Но они умели ждать.

Один мальчик как-то сочинил такой стишок:

Перечитав написанное, маленький автор испугался своего творения. Он вовсе не собирался прокалывать яремную вену, да и вообще мысли о суициде не принимали в его голове столь явный физиологический оборот. Шли годы, и мальчик почти забыл об этом странном стишке. В его жизни появились первые романтические свидания, и для поэтических претензий он нашел совсем другие темы. В лучших традициях трубадуров XX века мальчик кропал неумелые сонеты, посвященные предметам его обожаний, которые в большинстве своем только посмеивались над самозваным поэтом.

В жизни мальчика происходили различные бури, катаклизмы и затишья. Он грезил, влюблялся, ссорился и грустил так же, как и миллионы других подростков. И, подобно большинству своих сверстников, он тешил себя надеждой, что у него все происходит не так, как у других. Когда-нибудь наконец он встретит девушку, которая станет для него самым близким существом на земле.