Из окна апартаментов на седьмом этаже собственного дома «Джемелли де Жанейро», выходящего на Копакабану, Сэл мог наблюдать, как проститутки, прячась за припаркованными машинами, крадутся к какому-нибудь отелю, в то время как маленькие полицейские машины тупо кружатся рядом, без конца сигналя синими огнями. Сэл уже понял, что девицы совершенно не боятся ареста, а прячутся от вымогателей и сутенеров. На холмах Рио гнездятся многочисленные гетто: представители среднего класса, как и Сэл, живут в квартирах без особого комфорта, чтобы не враждовать с утратившими всякую надежду бедняками.

В душные вечера Сэл прогуливался по широкому, выложенному мозаикой из черно-белых плит променаду вдоль Копакабана-Бич; полчища проституток напоминали ему тараканов: они были столь же многочисленны, сколь и наглы. Блондинки, брюнетки всех цветов и оттенков, они заигрывали с ним, хватали за брюки, подсаживались за его столик в кафе, предлагая свои услуги и весьма сомнительные развлечения с женщинами самого разного возраста. Сэл улыбался, отшучивался, с четырнадцати лет у него установились деловые контакты с проститутками, так что в их обществе он чувствовал себя легко и непринужденно. Когда же их назойливость становилась просто невыносимой, он предпочитал откупаться от них деньгами, причем платил гораздо больше, чем чумазым оборванцам за бумажные кулечки с орехами, которые они жалобным голосом навязывали туристам в открытых кафе. Но орехи стоили совсем дешево, и Сэл не оставался в накладе.

Крусадо, мелкая местная валюта, котировалась чрезвычайно низко по отношению к доллару. Расплачиваясь иногда за обед, за майку с эмблемой тукана или за проезд в кебе, он мысленно переводил соответствующую сумму в доллары и бывал весьма смущен тем, что оставляет огромные чаевые. Уровень инфляции составлял 40 процентов в месяц, 1300 процентов в год. И день ото дня возрастал. Казалось, в стране вот-вот наступит анархия, за которой неизбежно последует восстание. Атмосфера была наэлектризована до предела, в воздухе витал горький запах крови, готовой пролиться в любую минуту, и тем не менее на улицах ни днем ни ночью не умолкал веселый смех. Караибки, разгуливающие по пляжу в микробикини, были, по мнению Сэла, самыми сексуальными женщинами из всех, которых ему доводилось когда-либо видеть. Их голые ягодицы блестели на солнце, отливая золотом, загорелые груди колыхались при ходьбе; так же, как профессиональные проститутки, они готовы были ублажить первого встречного, стоило ему пожелать.

Рио и впрямь был публичным домом.

Запись осуществлялась в сверхсовременной 32-канальной цифровой студии, расположенной в высотном здании в районе Фламенго, у залива Сугарлоуф. Драм-машина «Роланд R-8», шестнадцатибитовый сэмплер «Акай S-1000», эмулятор на жестком диске и рояль «Ямаха» были соединены с компьютером с помощью MIDI-интерфейса, который позволял Сэлу играть на одной лишь клавиатуре, подключая ее к разным синтезаторам.

Все дорожки Сэл записал сам — ударные, бас, многочисленные наложения партий духовых инструментов, гитарные аккорды и соло. Слава Богу, что его мать умудрялась всеми правдами и неправдами добывать хотя бы пять долларов, чтобы каждую неделю платить обучавшей его игре на фортепиано мисс Тибо — этой страхолюдине старой деве, воспылавшей к нему любовной страстью, и, к его ужасу, не оставлявшей его в покое.

Сэл записал четыре песни, балладу и две танцевальные мелодии, которые в свое время начал записывать на «Антонии», а завершил здесь. Танцевальные мелодии служили музыкальными заставками в джазовом ритме, в которых порой отчетливо выделялись звуки, напоминавшие удары мяча об стенку, и ритмы, побуждавшие слушателей вертеть задницей, — словом, эта музыка возбуждала, но запомнить ее было совершенно невозможно. Когда же начались вокальные записи Изабель, стало очевидно — они одухотворяли всю композицию, обеспечив ей высочайший класс. Заурядные мелодии диско зазвучали пронзительным гимном. Как и предполагал Сэл, Изи нашла себя здесь, в студии. Так было угодно Судьбе. Таково было ее предназначение в жизни. И теперь настала пора ее записать. Через год, а может, через полгода она будет петь иначе, более ровно, более уверенно, может быть, более профессионально, и все же не так, как сегодня. Нынешнее ее исполнение было подлинным волшебством. Дарованный ей природой голос звучал свободно и ярко. Сэл объяснил ей, как следует исполнять его песни, потом перешел в контрольную кабину к Пауло, бразильскому инженеру по звукозаписи, и стал слушать, стараясь не пропустить ни единого нюанса, ни единой ноты. Она пела в модном тогда плавном стиле Билли Холидей, и Сэл был в восторге.

— Кто эта девушка? — поинтересовался Пауло. — Какой великолепный голос! Ее лицо кажется мне знакомым.

— Изабель Джемелли, дочь Джованни, — пояснил Сэл.

— Конечно! — воскликнул инженер. — Дочь Джемелли.

Накачавшись крепким бразильским кофе и дешевым перуанским кокаином, они почти три недели работали по четырнадцать часов без выходных. Несмотря на усталость, голос Изабель становился все сильнее, все лучше звучал, будто все эти годы она сдерживала его и он только ждал возможности вырваться на волю и воспарить к невиданным высотам, и все благодаря поддержке Сэла.

Он сидел в контрольной будке за большой стеклянной перегородкой, следя, как она, слегка поддерживая руками наушники, поет перед мощным студийным микрофоном, и пел вместе с нею, только не вслух, про себя.

И когда что-то не устраивало его в ее исполнении, когда та или иная музыкальная фраза звучала не так, как прозвучала бы в исполнении Сэла Д'Аморе, он прерывал запись, шел в студию и объяснял Изабель, что от нее требуется, а она внимательно слушала, и в ее огромных глазах светился живой интерес ко всему, что здесь происходило; таким образом со второй или третьей попытки Изабель удавалось передать в своем исполнении интонации Билли Холидей, Сэла Д'Аморе и тысячи других звезд — Чаки, Ареты, Эллы Стива, — которые ей довелось услышать и записать на своеобразном магнитофоне — то есть в собственной памяти. И все оттенки их голосов сливались, словно в хоре богинь, взаимопроникая, синтезируясь в этом величественном, одухотворенном, поразительном голосе. В нем было что-то новое, неподражаемое, присущее только ей, Изабель.

Прошли три напряженных недели, и перед заключительным, самым ответственным этапом, когда отдельные части записи сводятся воедино, они решили денек передохнуть. Это была суббота. Именно тогда между ними и возникла первая размолвка. Они пили кока-колу под навесом, украшенным гирляндами кокосовых орехов, у ларька с прохладительными напитками на Ипанема-Бич.

Загорелые молодые мужчины на пляже с азартными возгласами, игравшие в свой любимый футбол, собрали многочисленных зрительниц.

— Нет, — решительно заявила она. — Нет.

Дувший с моря жаркий ветер растрепал ее длинные, выгоревшие на солнце волосы. Потемневшее от загара тело, едва прикрытое бикини, было стройным и гибким, но еще не сформировавшимся и чуть полноватым, как у крепкого подростка.

— Боже мой, Изи, весь мир знает Джемелли. Весь мир. Почему же не использовать его имя?

— Все тогда скажут, что как певица я ничего не стою, что это отец сделал меня знаменитой, что он купил мне популярность.

— Послушай, Изи, думаешь, так просто получить контракт? Вообразила, что его заключают с первым встречным? Если нам удалось сделать удачный хит, значит, появился еще один великий талант и это может служить залогом в музыкальном бизнесе?

Она отвернулась, не желая отвечать.

— Нет, я так не думаю. Тут приходится учитывать массу вещей. Главное — не упустить время. Получить контракт — значит точно рассчитать, что, когда и кому петь. Ловить миг удачи. Это своего рода азартная игра. И тут все средства хороши. А то, что я единственная наследница основателя «Дома Джемелли де Жанейро» — короля кожаных изделий, может только помешать. Это интересно. Это увлекательно. Это сулит сексуальные радости. Это... Нет, Марко! — продолжала она сердито, сдернув с лица солнечные очки. — Я хочу выступать под именем Изабель. Просто Изабель. Без фамилии, как, например, Мадонна или Принц. — Она провела рукой по волосам, и он заметил, что она не бреет волос под мышками. — Изабель. Изабель. Мне нравится, а тебе — нет?