— Полный порядок, парень, — сказал негр, отпив джин. — Мои родственники все делают как надо. Не придерешься.

Сэл открыл второй паспорт. Та же фотография, только имя другое — Марко Толедано, 1949 года. Он взглянул на адрес на водительских правах.

— Что это за адрес: Элм-стрит, 451, Гамильтон, Онтарио? — Он никак не мог привыкнуть к своему теперешнему голосу, пальцы рефлекторно тянулись к шее, где под шестинедельной темной густой бородой все еще болел глубокий шрам. Даго Ред погубил его голос, приговорил Сэла к вечному мучительному дребезжанию, уничтожил его. Теперь не о чем беспокоиться: петь он уже никогда не будет.

— Это ночлежка в центре Гамильтона. Скажете, если спросят, что проходили мимо — искали работу — и получили права. Все точно. Говорю ведь, я работаю хорошо.

Не было никакой необходимости смотреть последнюю стопку, но Сэла смутило имя. Джулио Пуглия, Торонто, 1954.

— Я подумал, лучше сделать итальянскую фамилию, вы смуглый и все такое.

Сэлу не понравился тон, каким чернокожий это сказал: как будто пустил пробный шар, да и взгляд у него был слишком проницательным.

— Сколько я должен? — Голос прозвучал так, будто кто-то провел ногтем по стеклу. «Я знаю, Ред, ты горишь в аду, — подумал Сэл, — и, надеюсь, никогда оттуда не выберешься».

Чернокожий пожал плечами:

— По двести на каждый. Всего три тысячи.

Сэл сунул руку в левый карман, где лежали сотенные купюры. В правом был «вальтер». Он отсчитал тридцать сотенных и положил на кофейный столик рядом с документами. Затем встал и бросил взгляд на чернокожего.

Негр, сильный и мускулистый, в своем сшитом на заказ пиджаке, плавной походкой подошел к столику и сгреб деньги.

— У меня есть хирург, пластические операции и все прочее, — сказал он, возвращаясь за стойку. — Сукин сын сгодился бы даже для Голливуда. Если нужно — устрою.

Сэл покачал головой.

— Не нужно, иначе я сделал бы все до этого. — Он кивнул на пачку документов.

Чернокожий пересчитал деньги и спрятал в карман.

— Впервые вижу клиента, который заказал бы сразу три порции. — Он взглянул на Сэла. — Даже любопытно.

Сэл посмотрел на чернокожего тяжелым взглядом и невольно подумал о «вальтере», оттянувшим его правый карман. Он представил себе, как выхватывает пистолет, подбегает к чернокожему и стреляет ему прямо в переносицу. К немалому удивлению, эта мысль его нисколько не испугала.

— Знаешь, что бывает с любопытными? — проскрипел Сэл.

На черном лице появилась широкая ухмылка.

— Да уж, ничего хорошего, — заметил негр и направился к дверям. — А работа что надо. — Он открыл дверь и взглянул на Сэла. — Желаю счастья, парень. Что бы там ни было, надеюсь, тебя не сцапают. — И закрыл дверь.

Сэл бросил документы на кровать и начал складывать вещи.

Судну «Антония», длиной в семьдесят четыре метра, водоизмещением в четырнадцать тонн, было десять лет. Приписанное к Багамским островам, оно два дня назад отправилось из Антверпена в Буэнос-Айрес через Рио-де-Жанейро, Порталегри и Монтевидео. Команда была чилийская, капитан и офицерский состав — канадцы, большинство стюардов — из Вест-Индии. Все судно буквально завалили контейнерами с грузом: французское вино для Уругвая, немецкие запасные части для Бразилии, итальянские фабричные изделия для Аргентины. Как и все грузовые судна, оно выглядело не слишком красивым, но все линии современного дизайна были функционально оправданы и целесообразны. Кроме кормы, где на четырех палубах, словно в складках на животе у толстухи, располагались пассажирские каюты и матросские кубрики. Там было двадцать четыре двухкомнатных каюты, все первого класса, в которых размещались сорок восемь богатых пассажиров. Стоимость кают была очень высокой, день отплытия назначался приблизительно, но богатых, в большинстве своем уже удалившихся от дел пассажиров «Антонии» ни цена, ни сроки не интересовали. Им нравилось неторопливое движение корабля, свободный распорядок дня, ходить им было особенно некуда, зато они в достаточной мере располагали временем и деньгами, чтобы находиться здесь. Это не были сумасшедшие любители круизов с их «семь дней на Карибах, затем самолетом домой». На «Антонии» на каждом шагу не встречались буфеты, здесь не разносили спиртных напитков, не было цветомузыки и молодых энергичных развлекающих. Пассажиры спокойно прогуливались по палубе, наблюдая заход солнца, читали толстые романы в мягких обложках или сидели в шезлонгах и, глядя на море, мысленно составляли завещания. В большинстве своем они искали одиночества, и команда предоставляла им его очень охотно. Не было здесь ни тира, ни тенниса, ни плавательного бассейна, ни уроков танцев, ни классов аэробики. Зато был вполне приличный повар, большая кают-компания с приличной библиотекой и очень общительный капитан.

И еще был пианист.

Мэгги Бехан Пуласки смотрела на спящего мужа. Его плоть с каждым всхрапом то поднималась, то опадала. Интересно, что видит во сне старый козел? — думала она, наблюдая за ним. Он лежал на спине совершенно голый, среди свежих простыней, и его набухший член торчал из серых волос между дряблыми ляжками и свисающим животом.

Вверх-вниз, вверх-вниз. Неужели он еще хочет трахаться? Неужели хочет трахать меня?

Мэгги Бехан Пуласки положила на маленький секретер последний роман Джекки Коллинз и потянулась за сигаретой с марихуаной.

О чем или о ком он думает? Впрочем, не все ли равно?

Она затянулась маленькой коричневой сигареткой и выпустила дым.

Должно быть, он думает о сексе, но с кем? С проституткой? С маленькими девочками? А может быть, с мальчиками?

Смотри на него, говорила она себе. Он редко спит так, как сейчас. Только днем. Господи, слушай, слушай эти раскаты. Точь-в-точь дерьмовая машина для стрижки лужаек. Даго[12] из соседней каюты жаловался, что не может уснуть.

— Милт, ты храпишь! — громко сказала она. — Перевернись на бок.

Милт Пуласки открыл глаза, но тут же закрыл их и опять захрапел. Правда, потише. Но не прошло и десяти минут, как он набрал прежнюю громкость.

Мэгги Пуласки поднялась из-за небольшого секретера и подошла к кровати. Она курила, смотрела на подрагивающий член мужа и думала лишь об одном: «Милт, черт возьми, когда же ты подохнешь?»

Смотри на него, говорила она себе. Ему семьдесят один. У него было два инфаркта, операция на сердце, высокое давление и чуть ли не смертельный уровень холестерина.

Выйдя восемь лет назад за Милта Пуласки, Мэгги и представить себе не могла, на какую дьявольскую сделку согласилась. Она знала одно: Милту шестьдесят три, он перенес операцию на сердце. Никогда не ест рыбу, если есть бифштекс с кетчупом. И потому долго не протянет. Но она ошиблась.

С каждым годом он, казалось, становился моложе, а она... Нет, лучше не думать. Ей было тридцать девять, когда Милт Пуласки — оборудование для ванных комнат, — сидел с ней на Вудсайд-авеню и заказывал яичницу с салями и запеканку с сыром. Тогда она была красивой, хорошо сохранившейся женщиной.

Но тридцать девять — не двадцать девять, вы понимаете, что я имею в виду. Тридцать девять — первая ступенька к старости. Дверь, через которую входят морщины, возрастные пятна на коже, печеночные колики и складки на животе. Боже, она была в панике тогда, в тридцать девять, а сейчас ей сорок семь. Сорок семь! И она даже не знает, хорошо ли выглядит.

Мэгги Пуласки пристально посмотрела на голого мужа и в который раз удивилась, до чего волосатым может быть мужчина... Его бочкообразное, оливкового цвета тело было сплошь в густых завитках седых волос. Поляки обычно белокурые и безволосые. В отличие от греков. Чертовы поляки. Она почувствовала приступ тошноты и отвернулась, чтобы успокоить желудок. Взяла еще сигарету, но тошнота не проходила. Может быть, это морская болезнь?