* * *

Боевики примерно через пятнадцать дней связались с моими родственниками и потребовали от них два миллиарда. Потом они также встречались с боевиками, которые держали первую группу ОРТ, консультировались о технологии передачи денег. Им сказали: Березовский заплатил. Об этом в Чечне все знали. Поэтому меня спросили: Березовский за тебя может заплатить? Я говорю — нет, я его не знаю. Кстати, один из моих друзей обращался к Березовскому, но он сказал: Дзоблаевым я заниматься не буду. Деньги на выкуп собрали родственники — 250 миллионов.

Потом родственники мне рассказывали, что бандиты связывались с ними по мобильному телефону и приглашали на встречи. Они говорили: “Шмидт сказал, что родственники у него богатые, они не только один миллиард, они несколько миллиардов могут заплатить.” Родственники отвечают: “Пусть назовет имена тех, у кого есть миллиарды.” Тогда бандиты заявляли, что даже труп не отдадут, если миллиард не будет заплачен.

Хотели несколько раз продать меня другим бандитам. Те говорили: не отдавайте его родственникам, через четыре дня мы вам принесем миллиард, а в залог оставляем новый джип. Если не придем через четыре дня, машина ваша. Миллиарда не принесли и джип продали за шестьдесят миллионов. Потом другой дурак нашелся — он оставил “Жигули”. Сфотографировал меня. Говорит: тебя считают уже погибшим, а я сейчас поеду в Осетию и вернусь с миллиардом через пять дней. Через пять дней “Жигули” продали за девять или десять миллионов.

Я знаю, что Аушев интересовался мной. Я просил: выходите на Аушева. Боевики не хотели этого делать, считая, что это пророссийский президент. Потом мне сказали, что Аушев готов дать и деньги, и машину, но командир боевиков отказался вести с ним переговоры.

Когда начались встречи с моими родственниками насчет денег, они сказали боевикам, что больше ста миллионов не смогут собрать. Когда боевики приехали с этой встречи, они настолько были возмущены, что смотрели на меня как звери. Говорят: как это так, это бесстыжий народ, сто миллионов! Хотя бы миллиард сказали! Как денег нет? У тебя, наверное, счета и в Москве, и в Швейцарии, и Галазов может заплатить! На следующий день сказали, что договорились с Радуевым сто миллионов не брать, а если не дадут больше — расстрелять. Через день меня отвезли в Гудермесский район, в селение Новые Гордалы, где штаб Радуева.

В один из первых дней пришел ко мне начальник штаба Радуева и сказал: “Мы тебя расстреливать не будем, мы тебя обменяем. Есть очень важный для нас человек, который арестован, в тюрьме сидит где-то, и мы попытаемся на тебя обменять.” Позднее, когда стало известно, что радуевцы хотят меня не обменять, а продать, те бандиты, которые меня захватили, с пулеметами и гранатометами приехали в штаб Радуева и сказали: вы его обещали расстрелять — не расстреляли, а за деньги мы и сами его отдадим. Три часа я сидел в машине, а в кабинете у Радуева шел разговор. Наконец, радуевцы согласились отдать меня. Меня из радуевской машины пересадили и обратно увезли.

* * *

Боевики представления не имеют, что такое суверенитет. Они живут в лесу, ничего не делая, и говорят, что они свободны. “Ты не знаешь, что такое свобода! А вот мы свободны!” Я говорю: “Какая же это свобода — вот здесь сидеть, волками жить?” А они: “Мы волки и есть.” “Вот живете в лесу собачьей жизнью, жизнью волка — один хлеб, маргарин и чай, и то не всегда это бывает, и вы свободны?” Один только семнадцатилетний боевик сказал: “Какая свобода, если я из своей деревни в другую деревню без пулемета не могу пройти?“

Бандиты с пулеметами ходят по улицам. У них любой, кто нацепляет наручники у пояса, может считать себя милиционером. Пистолет там — игрушка. Даже автомат я редко видел. А вот ручной пулемет — обычное вооружение. Про него говорят — “красавчик”. Я сначала думал, что это фамилия конструктора.

Патроны там не жалеют. После окончания военных действий вооружений и техники оставили не меньше, чем в первый раз — военные машины, КАМАЗы, УАЗы и т. д. Они в совершенстве овладели нашим оружием и очень его хвалят: большое спасибо России, что нам создали такое оружие. Конструктору гранатометов они хотя памятник поставить в Грозном.

Я со счета дней сбился. Они тоже дней недели, чисел месяца не знают, часов не носят. Хотя наши часы отобрали, никто их не носил.

Там очень много людей, которые вообще не хотят работать. Только грабежи, разбои — за счет этого жили и сейчас собираются жить. Не работают и говорят: “Волки есть хотят!” У Радуева новобранцам только обещают платить, но расплачиваются званиями. За офицерское звание дают картошку и маргарин. Радуев лучше других кормит — там суп варят один-два раза в день.

Меня охраняли восемь человек, и это считалось за работу. Склад оружия — охраняют, базу — охраняют, дороги — охраняют. Расставляют людей на всякой навозной круче. Если кто близко подойдет — стреляют.

Крадут не только людей. Они связываются с преступными группами других республик. Угнали машину и — в Чечню. Вся Чечня ездит на ворованных машинах, никакой регистрации не требуется, никто их об этом не спрашивает, без номеров.

Шариатские суды — мракобесие. Коран на арабском языке, переводы они не читают. Один командир открыл Коран: “Статья первая говорит, что он предатель. Приказ Дудаева — расстрел.” Такой вот примитив. Религиозное мракобесие именно в том и заключается, что под эгидой религии творят преступные действия. Любые, вплоть до уничтожения людей, издевательств. Все это списывается на Коран, на Аллаха.

Один “теоретик” (однофамилец Басаева), которого считают там самым умным, говорил мне: “Мы, как и наши предки — не бандиты. Мы отбираем деньги у того, у кого их много. Захватываем не всякого, а того, за кого заплатят. А это как раз Аллаху угодно, потому что у кого-то много, у кого-то ничего нет.” Я говорю ему: “А почему не работаете?” Отвечает: “Вот Аллах скажет, что надо работать, — будем работать.”

Хаттаб, иорданский террорист, который погубил целый российский полк под Рошни-Чу (его заместитель как-то раз ночевал в той комнате, где меня держали), как пересказывают бандиты, говорит: “Чечен-бардак”. То есть, в Чечне бардак: нет имана, нет ислама. (Иман — это когда человек перед тем, как принять ислам, очищает себя от всех грехов, расстается со своим прошлым.) Действительно, нет ни имана, ни ислама, а есть война. Чеченцы просто воевать хотят, никакого ислама нет.

Куда бы меня ни привозили, всюду были попытки превратить меня в верующего мусульманина. Это было такое психическое давление, просто страшно. Все я выдерживал, вот этого не выдерживал.

За принятие ислама они не обещали освобождения, просто говорили, что веры ко мне больше будет. Мы тебе, говорят, начнем доверять, а пока все, что ты говоришь — вранье, ты неправду говоришь.

Все время внушали: ты согласись, начни молиться. Об этом — ежеминутно. Надо, мол, образумиться. Аллах сидит за седьмым небом на троне (это он мне объясняет!) и на троне у него написаны слова: “Воистину моя милость превосходит жестокость”. Вот если ты примешь ислам, то он смилостивится, и простит тебя, хоть ты и враг Чечни и Кавказа. И ты попадешь в рай.

У Радуева был другой теоретик. Подвел меня к печке, показывает на огонь. Видишь, говорит, в этом пламени можно заснуть спокойно, а в аду, куда ты попадешь, у тебя будет мозг кипеть, и ты не умрешь и вечно будешь мучаться в страшной жаре. Поэтому, прими ислам.

Там один русский был, который называл себя украинцем. Он до сих пор у них как раб. Хуже раба. Он обрезание себе сделал, чтобы ему верили. Взял кухонный нож, водки выпил и отрезал… Я думал, что умрет он. Действительно, мучился, бледный, штаны не мог одеть, чем-то прикрыл себя… У Радуева видел двух русских пленных. Тоже дрова таскают, печки топят, пищу готовят. Солдаты. Их все видят! А какая-то комиссия ищет военнопленных! Да они открыто ходят! Все видят, что они русские, знают, что они солдаты (одежда на них не американская, а разорванные солдатские хэбэ.) В Кремле говорят: “Мы не можем найти наших солдат.” Да их искать не надо!